Через семь дней после посещения различных деревень динка мы покинули Вау. Из-за невыносимой жары я впервые немного утомилась от Африки. Мы скучали по родине, по лесам и зеленым лугам, по прохладе и по нашей кухне.

Поездка еще не закончилась. В нашей программе значилась также самая южная из провинций Судана — Экваториальная. Там, как рассказывали, во время пресловутых беспорядков дело доходило до жесточайшего кровопролития. По сравнению с Вау Джуба выглядел мертвым городом: о прошедших событиях здесь напоминало очень многое. Нас всегда сопровождали двое полицейских, и это было обязательным условием любых перемещений. За Торитом мы получили куда более мощную вооруженную охрану, и продолжать поездку пришлось в бронированном военном транспортере. Рядом ехали танки «амфибии» и армейские грузовики с вооруженными солдатами. Должна сознаться, у меня было тяжело на душе, особенно когда через несколько часов я оказалась вынуждена пересесть в небольшой танк. Мы ехали по холмистой горной местности, заросшей тропическими растениями как в джунглях. Отчетливо представлялось, насколько непросто воевать со спрятавшимся в густых зарослях врагом. Мы прибыли в Торит, к месту расположения главной ставки армии, без происшествий. Нам была оказана редкая честь — мы смогли посетить центр недавних боев.

Нас принимал совсем еще молодой армейский офицер, отвечавший на все мои вопросы с большой охотой. Мы спорили до глубокой ночи. Впервые я получила возможность услышать из первых уст о почти неразрешимых политических, этнологических и религиозных проблемах между северными и южными суданцами. Но чтобы составить полную картину, необходимо было переговорить с обеими сторонами.

Мы поразились танцу лотуко, значительно более первобытному, нежели официальные танцы в деревнях динка. Лотуко использовали большие барабаны, кожу которых постоянно подогревали горящей соломой. Лица раскрашены красной золой, в руках — копья с развевавшимися черными длинными волосами зверей на острие. Дикими прыжками и криками танцоры доводили себя до все большего и большего экстаза. Своим ритуальным действом вокруг сложенного из дров особым образом костра, они как бы пробуждали демонов, снявших оковы. Это зрелище выглядело тем более впечатляющим, что все происходящее лишь в последнюю очередь рассчитывалось на зрителей, целью было дать волю своим страстям — и освободиться от них.

Как раз когда танец закончился, мы пережили драматическую сенсацию. Радио передало из Хартума о смещении правительства. Прежнее руководство страны и его окружение были арестованы, зачинщиком путча стал офицер Джафар Нимейри. Нас как будто поразило молнией. Я испугалась. Вероятно, уже арестованы и губернаторы, и шефы полиции, которые так нас поддерживали, чьими гостями мы, собственно, и являлись. Вторая революция, пережитая мной в Судане! Меня изумило, как спокойно восприняли это сообщение офицеры, среди которых мы находились.

Комендант в Торите поспособствовал, чтобы нас незамедлительно доставили обратно в Джубу. Там я впервые пережила приступ малярии с высокой температурой и сильными болями в конечностях, но, приняв резохин, оправилась удивительно быстро и скоро встала на ноги. Полетев через два дня в Хартум, мы, к своему успокоению, увидели в аэропорту друзей и знакомых. Они еще не освоились с ситуацией. Мы с волнением слушали их рассказы. Радиоцентр, мосты и официальные здания захвачены. Повсюду стояли танки, на улицах полно военных. Самое плохое известие я получила только вечером. Сотрудник Вайстроффера, у которого мы остановились, и в этот раз сообщил, что угнали «лендровер». Наш хозяин по легкомыслию дал его опробовать предполагаемому покупателю, и с тех пор машина исчезла. Вероятно, полагал он, машина уже по ту сторону границы, в Эфиопии.

Это было уже слишком. Врач сделал мне укол с успокоительным лекарством. В подобной ситуации хаоса никакой надежды на возврат машины не оставалось. А без ее продажи у нас не хватало денег на обратную дорогу. Я впала в отчаяние.

Через несколько дней свершилось нечто невероятное. В сознании, затуманенном после лекарства, я увидела в дверях моей комнаты две фигуры: Хорста и Норы — секретаря Вайстроффера.

— Машина здесь, мы ее нашли, — услышала я чей-то голос.

Но так как я посчитала это дурной шуткой, а сама находилась в перевозбужденном состоянии, у меня случился приступ буйного помешательства. Я била все вокруг себя, укусила Нору, которая хотела меня успокоить, царапала лицо… Мне сразу же сделали укол.

Позднее мне рассказали, что произошло в действительности. Нора, решительная молодая женщина, совершила безумный поступок: увидев на главной улице города посреди бесчисленных мчащихся машин, наш «лендровер» с еще не снятой, висящей вверх ногами вывеской «Суданская экспедиция», она стала преследовать машину, перегнала ее и остановилась посередине улицы. Затем заставила перепуганного вора, оказавшегося режиссером суданского телевидения, выйти из автомобиля, передать ей ключи, отвезла свою машину в надежное место, села в нашу и умчалась. Но она сделала для нас еще больше: ей удалось удачно продать этот «лендровер», невзирая на возникшие проблемы с таможней. Так она стала нашим ангелом-спасителем.

Мы сидели в самолете, обессиленные, но счастливые. Эту полную приключений экспедицию мы выдержали, и даже смена власти не помешала нам получить в аэропорту весь багаж.

Требовался отдых. Мы решили отправиться на греческий остров. Выбрали Родос, но там, как нам показалось, слишком холодно — мы слишком долго прожили в жарком климате. В Хартуме в день нашего отъезда термометр показывал 42 градуса в тени. Оставшиеся дни отпуска мы провели на Капри. Здесь тоже было прохладно, мало кто купался, но я всегда любила этот остров за то, что там можно совершать великолепные прогулки, во время которых всегда открывается что-то новое.

Именно на Капри за день до отъезда со мной случилось несчастье: я упаковывала вещи, споткнулась о шнур от торшера и неудачно рухнула на скользкий мраморный пол, в результате — перелом плеча. На следующий день Хорст и я, с гипсом на руке, летели в Мюнхен. Мне сказали, что перелом будет срастаться в течение нескольких месяцев.

Дома в почтовом ящике лежало глубоко потрясшее меня письмо от Фридриха Майнца. Оно содержало ужасное сообщение, что многолетний процесс, который он вел против Эрвина Ляйзера и шведской «Минервы» за права на мой фильм «Триумф воли», проигран в последней инстанции.

Это было нелепо, а то, что меня внезапно захотели лишить прав на мой фильм, выглядело как издевательство. Десятки лет меня как режиссера и создателя этого документального фильма проклинали и преследовали, но сомнений в том, что сделала его я, никогда ни у кого не возникало. Так было, пока со своими претензиями не выступил Эрвин Ляйзер, использовавший для своей киноленты «Моя борьба» кадры из моего фильма, не получив права распоряжаться ими ни от меня, ни от «Транзита», правопреемника фильмов, изготовленных НСДАП и Германским рейхом.

Основанием для приговора послужил следующий аргумент: «В многочисленных письменных источниках имеются указания на то, что изготовителем фильма является НСДАП». Эти ложные данные давно опроверг господин Опитц, шеф пресс-службы УФА. В его заявлении, данном под присягой, говорится о том, что ссылки на мой фильм использовались УФА в рекламных целях. В 1934 году, когда «Триумф воли» вышел на экраны, отношения УФА и НСДАП были еще не выяснены. Поэтому тогда УФА усмотрела возможность через этот фильм улучшить эти отношения посредством интенсивной рекламы. Следующий аргумент, сыгравший в приговоре свою роль, оказался незначительным, даже наивным, и опровергался многими свидетелями. Дело касалось письменных вставок в протокол, подготовленный УФА после заключения договора о прокате фильма. Некий господин из УФА назвал меня «особоуполномоченной общим руководством НСДАП». Это могло являться его личным мнением, но не соответствовало действительности. Я уже заявляла, что по настоянию Гитлера должна была сделать фильм о партийном съезде. О внутренних разборках в партии, которые привели к тому, что НСДАП по указанию Гитлера делать этот фильм не стала, я, естественно, не могла сообщать УФА. Так и возникло подобное недоразумение.