Этим письмам предшествовала заметка, подписанная А.Г. 85: «Читатели „L'Indipendente“ знают, с какой готовностью и с каким беспристрастием мы воспроизводим все направленные нам претензии. Мы представляем им письмо дочери героини нашего последнего романа редактору „L 'Indipendente «, а также ответ г-на Александра Дюма, доказывающий, как мы надеемся, что синьора Эммануэла делли Монти Сан Феличе упустила прекрасный случай сохранить молчание“.

Письмо Марии Эммануэлы делли Монти Сан Феличе редактору «L'Indipendente».

«Господину редактору „L'Indipendente“, в Неаполе.

Господин редактор!

Я, дочь Луизы Молины Сан Феличе, которую г-н Дюма избрал героиней романа, опубликованного в «L'Indipendente», считаю двойным своим долгом установить истину касательно происхождения моей матери и одновременно исправить иные неточности в романе, претендующем на звание исторического, ибо истории ни в коем случае не пристало менять ни возраста, ни существенных событий в жизни тех особ, которых она берется описывать. И если я исполняю этот долг с некоторым запозданием, то лишь потому, что веду жизнь уединенную и не весьма усердно читаю газеты.

Знайте же, я могу с документами в руках доказать, что Луиза — дочь г-на Пьетро Молина и г-жи Камиллы Салинеро, состоявших в законном браке. Она родилась 28 февраля 1764 года в доме, примыкающем к приходской церкви Санта Анна ди Палаццо, где она и была крещена. Господин Андреа делли Монти Сан Феличе, муж Луизы, родился 31 марта 1763 года в приходе Сан Либорио и там оке был крещен. Таким образом, между ним и его женою не было столь значительной разницы в возрасте, как то утверждает романист-историк, и брак их был заключен 9 сентября 1781 года в церкви Сан Марко ди Палаццо.

Наконец, приданое синьоры Молины вовсе не составляло пятидесяти тысяч дукатов; родители выделили ей приданое в шесть тысяч дукатов, как следует из брачного договора, заверенного нотариусом Донато Червелли.

Эти сведения были бы сообщены г-ну Дюма с единственной целью устранить оскорбительные для синьоры Молины измышления (поскольку ввиду свободы печати я не могу помешать публикации романа), если бы он обратился ко мне, вместо того чтобы, вопреки всякой очевидности, утверждать в «Истории неаполитанских Бурбонов « (ее. 120 и 121), будто он приходил ко мне и якобы я отреклась от своей матери и отказалась дать ему какие бы то ни было разъяснения.

Соблаговолите же напечатать данное письмо и исправить в издаваемом Вами романе указание на фамильные связи, малопочетные для моего семейства, противоречащий документам возраст героев и полностью вымышленную сумму приданого.

Добросовестность, с которою Вы обыкновенно действуете, дает мне право быть убежденной, что Вы соблаговолите внести все эти исправления, за что заранее Вас благодарю.

Остаюсь преданная Вам

Мария Эммануэла делли Монти Сан Феличе. Неаполь, 25 августа 1864 года».

Письмо Александра Дюма Марии Эммануэле делли Монти Сан Феличе.

«Сударыня!

Если в романе «Сан Феличе» я по праву романиста удалился от истины материальной ради того, чтобы погрузиться в область идеального, то в моей «Истории неаполитанских Бурбонов «я, напротив, насколько было возможно, придерживался того священного пути истины, с коего ни под каким предлогом не должно сходить историку.

Говорю «насколько было возможно «, сударыня, ибо Неаполь — это такой город, где легче всего заблудиться, идя вдогонку за историей и стараясь ступать за нею след в след. Вот почему я решился обратиться непосредственно к Вам, ибо мне казалось, что Вы как дочь несчастной жертвы Фердинанда более всех заинтересованы в том, чтобы впервые был пролит свет на этот кровавый и темный исторический эпизод. Я пытался проникнуть к Вам, сударыня, но это оказалось невозможно. Я просил одного друга, Вашего соотечественника М.Ф., поговорить с Вами от моего имени: он имел честь объяснить Вам, с какой целью желает Вас видеть и какие сведения хотел бы от Вас получить; но, как он уверяет, им был получен от Вас ответ, столь неуважительный по отношению к памяти Вашей матери, что я не мог поверить, невзирая на клятвы моего друга, что ответ этот исходил от Вас.

Тогда я решил повидаться с некоторыми особами, современниками мученицы, и присоединить свидетельства, которые могли быть сообщены мне из уст в уста, к сведениям, заключенным в трудах Коллетты, Куоко и других историков. По этому случаю я свиделся с неким престарелым врачом восьмидесяти двух лет от роду, чье имя я забыл (он лечил юного князя делле Грацие, впоследствии женившегося на одной из теток принцессы Марии), а также с герцогом де Роккаромана, Николино Караччоло, проживавшим в Позиллипо.

Благодаря этим лицам мне удалось, сударыня, несмотря на Ваш отказ, получить некоторые сведения для моей «Истории неаполитанских Бурбонов «, которые я считаю достоверными (по крайней мере, против них Вы не протестовали).

Но повторяю, сударыня, поле действия романиста куда шире, нежели путь, предначертанный историку. Касаясь прискорбного периода, на который пришлась жизнь Вашей матери, в произведении, принадлежащем к области вымысла и фантазии, я хотел из чистого чувства деликатности, так сказать, идеализировать двух героев своего повествования. Я хотел, чтобы чи— татель узнал Луизу Молину, но узнал так, как в античной древности узнавали богинь, явившихся смертным, — как бы сквозь облако. Это облако должно было затуманить все, что могло быть в ее призрачной фигуре материального. Оно должно было изолировать мою героиню от семейных связей таким образом, чтобы самые близкие родственники могли ее узнать, но как узнают тень, вставшую из могилы: ее можно увидеть, но нельзя осязать.

Вот почему, сударыня, я придумал для нее полностью вымышленное происхождение от князя Караманико и, стремясь сделать Луизу Молину существом совсем особым, средоточием всех совершенств, пожелал осветить ее одним из тех лучей поэзии, которые окружают память одного человека, причастного к истории первых лет царствования Фердинанда и любовных похождений Каролины, но встающего перед нами — а это нечасто бывает! — в туманном ореоле великой любви, верности и печали.

Если это ошибка, сударыня, то признаюсь, что я сделал ее сознательно, и, упорствуя в своем заблуждении, добавлю, что, если бы мой роман уже не был написан, а его лишь предстояло написать, Ваше требование, как оно ни справедливо, не побудило бы меня изменить ни строчки в этой части повествования.

Что касается другого персонажа, выведенного мною на сцену и окрещенного именем Салъвато Пальмиери, то излишне говорить: мне отлично известно, что он никогда не существовал, а если и существовал, то вовсе не при таких обстоятельствах, в какие его поставило мое перо.

Но достанет ли у Вас смелости, сударыня, упрекнуть меня в том, что я не воскресил малосимпатичный персонаж — Фердинандо Ферри, волонтёра смерти в 1799 году и министра короля Фердинанда в 1848 году? Фердинанд Ферри, к несчастью, отнюдь не был героем романа, и, может быть, неумеренная любовь к нему синьоры Сан Феличе, которая побудила ее открыть ему тайну, доверенную ей несчастным Беккером, была бы достаточно неправдоподобной и повредила бы моему желанию сохранить своеобразие любовной линии романа, ибо мне кажется, что, описывая эту преисполненную страданий историю, вызывающую невольное сочувствие, я должен был сделать из героини не только мученицу, но и святую. Ведь, с известной точки зрения, любовь — это тоже своего рода религия; у нее тоже есть свои святые, сударыня: я назову Вам из их числа лишь двоих, наиболее значительных и чтимых во всем календаре. Это святая Тереза и святой Августин; вы видите, что я умалчиваю о святой самой популярной из всех, о той, которую в награду за любовь (ради этой любви ей многое простилось) удостоил своим явлением воскресший Иисус Христос; вы видите, я умалчиваю о Магдалине.