межгалактического дорожного движения. Раньше я подолгу неподвижно лежал в гамаке и всем телом ощущал давление этого потока, чувствовал, как данные змеятся за переборками по напоминающим вены кабелям, которые я воображал перетянутыми и вздувшимися. Склеротические артерии вот-вот охватит спазм, который раздавит меня. Потом ко мне перебралась Чармиан; когда я рассказал ей о своих страхах, она заговорила этот поток магическими заклинаниями и развесила повсюду иконы Святой Ольги. И давление спало.

– Подключаю тебя к переводчику, Тоби. Тебе сегодня утром может понадобиться немецкий. – Голос Хиро песком скрипит в моем черепе. – Хилари…

– На связи, доктор Нагасима, – отозвался голос диктора Би-би-си, прозрачный, как кристалл льда. – Ты говоришь по-французски, Тоби, так ведь? Гофманшталь знает французский и английский.

– Держись от меня подальше, Хилари. Говори, когда тебя, черт побери, спрашивают, ясно?

Ее молчание легло еще одним слоем в затяжное путаное шипение статики. Поверх двух десятков пультов Хиро бросил на меня гневный взгляд. Я ухмыльнулся.

Начинается: возбуждение, приток адреналина в кровь. Я чувствовал это даже сквозь последние клочья барбитуратной завесы.

Комбинезон мне помогал надевать блондин с лицом серфингиста. Комбинезон был одновременно и старым, и новым – тщательно потрепанный, пропитанный синтетическим потом и обычным набором феромонов. Оба рукава от кисти до плеча вымощены нашивками, по большей части с эмблемами корпораций-спонсоров воображаемой экспедиции по Трассе. Плечи украшали стежки торговой марки основного спонсора – предполагалось, что именно эта фирма послала «ХАЛЬПЕРТА ТОБИ» на его свидание со звездами. Хорошо хоть имя, вышитое над самым сердцем ярко-алыми заглавными буквами, мне оставили настоящее.

У серфингиста была стандартная внешность красивого мальчика, которая ассоциируется у меня с сотрудниками ЦРУ младшего звена, но на его бедже значилось: «Невский», а ниже то же самое было написано кириллицей – значит, КГБ. Он не «циолник»: ему не хватает той раскованности движений, какая приобретается за двадцать лет в искусственной биосреде на L5. Парнишка, судя по всему, москвич чистейшей воды, вежливый бюрократ, который, вероятно, знает восемь способов убить человека свернутой газетой. Вот мы приступаем к ритуалу «кармашки и наркотики». Невский опускает микрошприц, заправленный каким-то новым галлюциногеном-эйфориком, в кармашек у меня на запястье, отступает на шаг и делает отметку в своем планшете. Распечатанный там силуэт суррогата в комбинезоне кажется мишенью на стрельбище. Из кейса, прикованного цепью к руке, Невский извлекает пузырек с пятью граммами опиума, находит кармашек и для него. Делает отметку. Четырнадцать кармашков. Кокаин – в последний.

Хиро подошел как раз тогда, когда русский заканчивал процедуру.

– Может быть, у нее есть какие-нибудь данные в железе, Тоби. Помни, она все-таки технарь.

Странно было воспринимать его голос на слух, а не как вибрацию кости от имплантированного приемника.

– Там до хрена железа, Хиро.

– Мне ли этого не знать?

Он тоже чувствовал эту особую дрожь нервного возбуждения. Но нам с ним что-то никак не встретиться взглядом. Прежде чем станет совсем неловко, он повернулся и, подняв большой палец, кивнул одному из желтых клоунов.

Двое желтых помогли мне забраться в «баухаузовский» гроб и, когда зашипела опускающаяся, как забрало великанского шлема, крышка, отступили назад. Я начал свое восхождение в Рай на встречу с вернувшейся домой незнакомкой по имени Лени Гофманшталь. Недолгое путешествие, но мне казалось, что оно тянется целую вечность.

* * *

Ольга, наш первый автостопщик, первая из тех, кто поднял руку на длине волны водорода, добралась домой два года спустя. Однажды серым зимним утром в Тюратаме, посреди казахстанской степи, ее возвращение зафиксировали восемнадцать сантиметров магнитной пленки.

Если бы религиозный человек – да еще со знанием технологии кино – наблюдал за точкой в пространстве, где два года назад исчез Ольгин «Алеут», ему бы показалось, что Господь просто наложил кадр с изображением корабля на пленку с кадрами пустого космоса. Корабль вспыхнул на экране радаров в нашем пространственно-временном континууме как грубый спецэффект дилетанта. Еще неделя, и его никогда не настигли бы. Земля ушла бы своим путем, оставив Ольгу и корабль дрейфовать в сторону Солнца. Через пятьдесят три часа после ее возвращения первый нервничающий доброволец по имени Курц, облаченный в бронированный рабочий скафандр, проник в люк «Алеута». Это был специалист по космической медицине из Восточной Германии. Его тайным пороком были американские сигареты. Ему отчаянно хотелось курить, пока он проходил воздушный шлюз, прокладывал себе дорогу мимо громоздкого куба очистителя воздуха и настраивал фонари шлема. «Алеут» даже два года спустя, казалось, был полон пригодного для дыхания воздуха. В двойном луче Курц увидел, как мимо проплывают крохотные шарики крови и блевотины, кружась в образовывавшихся за ним воздушных смерчиках. С трудом протиснувшись в тяжелом скафандре по центральному проходу, врач вошел в командный модуль. Там он ее и обнаружил.

Обнаженная, свернувшись невообразимым, почти животным узлом, она парила над навигационным дисплеем. Глаза ее были открыты, но устремлены на нечто, чего Курцу никогда не увидеть.

Окровавленные руки были сжаты в каменные кулаки, а русые волосы, теперь распущенные, морскими водорослями плавали вокруг лица. Очень медленно и осторожно врач проплыл над белой клавиатурой командного пульта и закрепил свой скафандр у навигационного дисплея. Судя по всему, она принялась крушить коммуникационное оборудование голыми руками, решил он и активировал правую клешню скафандра. Та автоматически развернулась, как будто две пары зажимов решили уподобиться цветку. Курц протянул руку, все еще затянутую в герметичную серую хирургическую перчатку.

Потом как можно осторожнее разогнул пальцы ее левой руки. Ничего.

Но когда он разжал ее правый кулак, что-то вырвалось на свободу и, как в замедленной съемке, закувыркалось в нескольких сантиметрах от лицевого щитка его скафандра. Это что-то походило на морскую раковину.

Ольга вернулась домой, но жизнь так и не вернулась в ее голубые глаза. Естественно, врачи делали все возможное, чтобы привести ее в чувство, но чем больше они прилагали усилий, тем больше она истончалась. Одержимые жаждой знаний, они истирали ее все тоньше и тоньше, пока в своем мученичестве она не заполнила целые библиотеки застывшими рядами драгоценных реликтов. Ни одного святого не препарировали столь тщательно. В лабораториях одного только Плесецка она была представлена более чем двумя миллионами срезов тканей, складированных в подземном бомбоубежище биологического комплекса.

С раковиной им повезло больше. Оказалось, что отныне наука экзобиология базируется на обескураживающе солидной основе – на целых одном и семи десятых грамма высокоорганизованной биологической информации определенно внеземного происхождения. Морская раковина Ольги породила совершенно новый раздел науки, посвященный изучению исключительно… морской раковины Ольги.

Предварительный анализ показал две вещи. Во-первых, раковина – продукт неизвестной биосферы земного типа, а