подальше от топора. Ему почудилось, он ощутил, как напряжение волков ослабло. Медленно юноша сел, прислонившись к дубу, руки у него дрожали, и, чтобы унять дрожь, ему пришлось обхватить ладонями колени. Эгвейн, будто натянутая струна, почти дрожала от напряжения. Рядом с девушкой, едва не касаясь ее, лежал волк, почти черный, со светло-серым пятном на морде.

Бела прекратила дико ржать и метаться на привязи. Теперь она стояла, дрожа всем телом, и все время переступала копытами, пытаясь держать всех волков в поле зрения и изредка взбрыкивая, чтобы продемонстрировать, на что она способна, и показать хищникам намерение подороже продать свою жизнь. Волки, однако, не обращали на нее внимания, впрочем, и на остальных тоже. Они просто спокойно ждали, вывалив языки из острозубых пастей.

— Ну вот, — сказал Илайас. — Так-то лучше.

— Они приручены? — слабо, но с надеждой спросила Эгвейн. — Они... ручные?

Илайас фыркнул.

— Волков не приручают, девушка, так же как и людей. Они — мои друзья. Мы составляем друг дружке компанию, охотимся вместе, разговариваем — некоторым образом. Просто как друзья. Верно ведь, Пестрая?

Волчиха с мехом, окрас которого сочетал в себе дюжину оттенков серого, от темного до совсем светлого, повернула к мужчине морду.

— Вы с ними разговариваете? — поразился Перрин.

— Ну, это не совсем разговор, если быть точным, — медленно ответил Илайас. — Слова значения не имеют, и они не совсем верны и точны... Ее имя не Пестрая. В ее имени — то, как играют тени на глади лесного пруда на рассвете в середине зимы, а легкий ветерок рябит по воде, и резкий привкус льда, когда язык касается воды, и намек на снег, висящий в воздухе сгущающихся сумерек. Но это все равно не совсем то. Словами этого не выразить. В этом больше ощущений. Вот так разговаривают волки. Других зовут Паленый, Прыгун и Ветер.

У Паленого на плече виднелся старый шрам, который мог объяснить его имя, но у двух других волков не было никаких явных примет, указывающих, что могут означать их имена.

Несмотря на всю резкость мужчины, Перрин подумал, что Илайас рад выпавшей ему возможности перемолвиться с другим человеком. По крайней мере, похоже, разговаривает он с охотой. Перрин разглядел, как в свете костра блестят волчьи клыки, и решил, что продолжать разговор с Илайасом вовсе не плохая мысль.

— Как... как вы научились разговаривать с волками, Илайас?

— Они обнаружили эту мою способность, — ответил Илайас, — а не я. Не я первый узнал о ней. Как понимаю, так обычно и бывает. Волки находят тебя, а не ты их. Кое-кто полагает, будто меня коснулся Темный: куда бы я ни пришел, там начинают появляться волки. Прежде, по-моему, я сам тоже так считал. Добропорядочный люд начал сторониться меня, а те, кто Илайаса разыскивал, не принадлежали к тем, кого я хотел бы знать, — так или иначе. Затем я стал подмечать, что были моменты, когда волки будто бы понимали, о чем я думаю, отвечали на те мысли, что крутились в моей голове. Вот с этого-то все и началось — по-настоящему. Они хотели побольше узнать обо мне. Вообще-то волки могут обычно чувствовать людей, но не так. Они обрадовались, когда нашли меня. Они говорят, что много времени минуло с тех пор, как они охотились вместе с людьми, а когда они говорят «много времени», у меня возникает такое чувство, будто воет холодный ветер, воет чуть ли не с Первого Дня.

— Я никогда не слышала, чтобы люди охотились вместе с волками, — сказала Эгвейн. Голос ее был не совсем тверд, но тот факт, что волки просто лежали, видимо, придал девушке смелости.

Если Илайас и услышал ее, то он ничем не выдал этого.

— Волки помнят все иначе, чем люди, — сказал он. Его необычные глаза приобрели отсутствующее выражение, словно бы его самого несло по потоку воспоминаний. — Каждый волк помнит историю всех волков или хотя бы ее основные события. Как я уже сказал, этого нельзя достаточно верно изложить словами. Они помнят, как бежали за добычей бок о бок с людьми, но это было так давно, что само воспоминание о той охоте превратилось в тень тени.

— Очень интересно, — сказала Эгвейн, и Илайас пронзил ее острым взглядом. — Нет, на самом деле, очень интересно. — Девушка провела языком по губам. — Можете... э-э... можете вы научить нас разговаривать с ними?

Илайас вновь фыркнул.

— Этому нельзя научить. Некоторые способны на это, другим — не дано. Они говорят, что он — может.

Мужчина указал на Перрина.

Перрин уставился на палец Илайаса, будто на нож. Да он и вправду безумец. Волки опять не сводили глаз с юноши. Он беспокойно шевельнулся.

— Говорите, вы идете в Кэймлин, — сказал Илайас, — но вот чего вы до сих пор не объяснили: что вы делаете здесь, в днях пути от чего бы то ни было?

Он скинул с плеч мехолоскутный плащ, улегся на бок, опершись на локоть, и выжидающе посмотрел на путников. Перрин взглянул на Эгвейн. Они недавно придумали историю на тот случай, если встретят людей, чтобы объяснить, куда они направляются, и которая могла бы избавить их от лишних неприятностей. Которая, в конце концов, никому бы не подсказав откуда они на самом деле или куда в действительности направляются. Кто знает, не дойдет ли какое неосторожное слово до ушей Исчезающего? Ребята исправляли и дополняли свой рассказ каждый день, латая его прорехи вместе, заделывая слабые места. Было решено, что рассказывать придуманную историю будет Эгвейн. Со словами она управлялась большей легкостью, чем Перрин, к тому же девушка заявила, что по его лицу всегда может определить, когда он врет.

Эгвейн сразу же бойко начала рассказывать. Они — с севера, из Салдэйи, с ферм возле крошечной деревушки. Прежде никому из них за всю жизнь не доводилось бывать дальше двадцати миль от дома. Но они слышали истории менестреля и рассказы купцов и им захотелось хоть одним глазком посмотреть на мир. На Кэймлин и Иллиан. На Море Штормов, а может, даже увидеть и легендарные острова Морского Народа.

Перрин слушал с удовлетворением. Даже Том Меррилин не слепил бы лучшей истории из того немногого, что они с Эгвейн знали о мире вне Двуречья, не выдумал бы сказку, лучше подходящую для их целей.

— Из Салдэйи, вот как? — спросил Илайас, когда Эгвейн закончила рассказ. Перрин кивнул.

— Верно. Мы подумывали о том, чтобы сперва пойти в Марадон. Я бы непременно посмотрел на короля. Но первым же местом, куда бросились разыскивать нас наши отцы, оказалась