Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Научно-фантастическая повесть превратилась в обрамленную научно-фантастическую повесть, которая превратилась в сложно организованный «простой» рассказ о мальчиках, которые пишут научно-фантастическую повесть. В роли рассказчика – тринадцатилетний Юра Трифонов, он же автор дневника.
Этот рассказ вышел у меня сам собою. Как-то непроизвольно. И я решил назвать его – СОПЕРНИКИ.
Если я его прочту самим героям, они найдут детали, прибавленные мною. И они будут правы. Такие детали у меня есть. Но сама мысль, сама сущность действительно произошла на планете Земля в Солнечной системе, в Восточном полушарии, в Европе, в СССР, в Москве, на улице Серафимовича, в доме номер 2, иначе – «Доме Правительства», между 4-мя несовершеннолетними молодыми людьми, имена которых неизвестны. Все они увлекались литературой и продолжают увлекаться ею по сей день[1372].
Письменный стол. Рисунок Юры Трифонова. Предоставлено Ольгой Трифоновой
И все они – литературные создания, одновременно Юрины герои и запойные читатели из Дома правительства на улице Серафимовича.
* * *
Самым неординарным, а потому самым типичным из друзей и соседей Юры Трифонова был Лева Федотов, сын русского крестьянина, американского рабочего, трентонского заключенного, ферганского коллективизатора, пролетарского писателя и начальника политотдела алтайской машинно-тракторной станции Федора Федотова. В 1933 году, когда тело Федора нашли в болоте недалеко от станции, Леве было десять лет. Он жил в маленькой квартире на первом этаже с матерью Розой Лазаревной Маркус, костюмершей Московского театра юного зрителя. По воспоминаниям Юрия Трифонова, «он был смуглый, коренастый, лицом немного монгол, с золотыми славянскими волосами».
С мальчишеских лет он бурно и страстно развивал свою личность во все стороны, он поспешно поглощал все науки, все искусства, все книги, всю музыку, весь мир, точно боялся опоздать куда-то. В двенадцатилетнем возрасте он жил с ощущением, будто времени у него очень мало, а успеть надо невероятно много…
Он увлекался многими науками, в особенности минералогией, палеонтологией, океанографией, прекрасно рисовал, его акварели были на выставке, печатались в журнале «Пионер», он был влюблен в симфоническую музыку, писал романы в общих толстых тетрадях в коленкоровых переплетах. Я пристрастился к этому нудному делу – писанию романов – благодаря Леве. Кроме того, он закалялся физически – зимой ходил без пальто, в коротких штанах, владел приемами джиу-джитсу и, несмотря на врожденные недостатки – близорукость, некоторую глухоту и плоскостопие, – готовил себя к далеким путешествиям и географическим открытиям[1373].
Однажды Юра с Левой устроили соревнование, кто лучше нарисует слона. Олег, назначенный судьей, решил в пользу Левы. (Зато Юра лучше играл в шахматы. «Нас волновали необыкновенные фамилии шахматистов, – писал он. – Элисказес, Лилиенталь, Левенфиш… Они звучали так же экзотически прекрасно, как, например, Гондурас и Сальвадор».) В одиннадцать лет Лева получил вторую премию на художественной выставке московских школьников и выиграл этюдник с палитрой и масляными красками. Одна из судей, сотрудница Третьяковской галереи, стала его другом и покровителем. Он занимался в изокружке Дома пионеров и в Центральном доме художественного воспитания детей (где познакомился со своим близким другом Женей Гуровым). Он делал иллюстрации к школьной газете и эскизы к декорациям спектаклей детского клуба, но предпочитал тематические альбомы (для души и для школы) – «Италия», «Украина», «Зоология», «Минералогия», «Океанография», «Морские животные», «Ледниковый период». «Однажды, – пишет Михаил Коршунов, – он явился ко мне с рулоном белых обоев. Исключительный случай – не с портфелем, а с рулоном. Раскатал на весь коридор, мне велел встать на одном конце полотна, чтобы не задирался конец, сам встал на другом. По рулону среди древних лесов, морей и болот перемещались первобытные животные. «Летопись Земли». Сказал удовлетворенно: «Вот какой лист отдраконил!»[1374]
Помимо альбомов Лева составлял серии индивидуальных рисунков – о динозаврах, великих музыкантах, Церквушке и «росте Дворца Советов, начиная с храма Христа Спасителя, который стоял там раньше, и кончая готовым Дворцом». Левины музыкальные способности проявились во время октябрьской демонстрации 1925 года, когда Федотовы жили в Первом Доме Советов (гостинице «Националь»). «Мы на балконе сидели, – вспоминала Роза Лазаревна, – а внизу люди пели, танцевали, играла гармошка… И Лева вдруг все повторил: и «Мы – кузнецы», и «Как родная меня мать провожала». Ему два года было, еще толком не говорил, а пропел все правильно». Через десять лет она купила ему пианино. «После гибели Федора мы с Левой материально жили трудно, очень трудно. Но я решила во что бы то ни стало купить ему пианино. Через комиссионный магазин продавала вещи мужа, клала на книжку и, когда собрала пять тысяч, по газете нашла адрес, где продавали «Рейниш», концертное пианино. И он занимался…» Лева ходил на уроки к композитору Модесту Николаевичу Роберу, которого называл «учителем», и регулярно занимался дома, по возможности в отсутствие матери, которая считала, что он слишком много импровизирует. Опасалась она напрасно: он любил подбирать оперные арии, но точность ценил больше изобретательности. «Вы бы посмотрели его письменный стол», – сказала Роза Лазаревна пятьдесят лет спустя, признавая его правоту и обращаясь к другой эпохе.
Вы бы не сказали, что там ребенок сидит. Стол… ну, профессора какого-нибудь. Книги там лежали… закладки в каждой книге… Сидел и писал… Гербарий у него был… если бы вы его видели: он в тетрадке, на листке, делал надрез и стебелек туда вставлял… и как-то так, чтобы цветок аккуратно лежал, и по-латыни писал название… А марки? Он их не наклеивал, у него был пинцетик, он брал марку не руками, а пинцетиком, очень аккуратно вставлял в специальный альбом. Или собирал минералы… У него коробка была с гнездами, вата в гнездышках, и там лежал минерал. Тут же картоночка – название минерала, и не только название, а стойкость его, тип, твердость… Вот так подробно все было…[1375]