Они ступили на тротуар.

– Спасибо, дорогая. – Женщина указала на сумки. – Вы так добры.

Эви кивнула и поспешила к машине. Ни разу в жизни она не делала ничего подобного для матери, ни разу. Она проскользнула на водительское сиденье, захлопнула дверцу, тронулась с места и поехала прочь, вперед, мимо женщины на тротуаре, которая теперь ждала на светофоре, чтобы перейти Шестую авеню.

– Мама?

– Все в порядке, Сет, – сказала Эви. А потом просто заплакала. Сын, напрягшись, сидел рядом. В молчании они свернули на Шестую авеню и двинулись в потоке машин на север. Ее мать мертва, но еще не похоронена. Сын смотрел прямо перед собой, по ее щекам текли слезы.

Эви шмыгнула носом. Женщина совсем не походила на мать, ни ростом, ни фигурой. За исключением почти детской сосредоточенности, когда она переходила улицу, решимости во что бы то ни стало добраться до места назначения. Никто тебя о таком не предупреждает. Никто не говорит: «Остерегайся эха. Остерегайся призраков».

– Мама, – подал голос Сет. – Все нормально?

Она кивнула и попыталась улыбнуться. У входа в библиотеку Сет выскользнул из машины, взбежал по каменным ступеням и быстро обернулся, чтобы взглянуть на мать, пока та не уехала. Их взгляды встретились через стекло, и он помахал ей.

Эви снова кивнула и наконец-то улыбнулась. Потом смотрела, как он поднимается по лестнице, распахивает массивную дверь и исчезает внутри. Ветер шелестел листьями двух старых кленов, которые часовыми застыли по обе стороны от входа.

Полгода назад, зимой, на деревьях все еще оставались листья, другие листья на тех же деревьях. Рак ее матери был агрессивен и безжалостен. Слишком сильный враг для такой уязвимой мишени.

Не обращай внимания.

«Она будет спать все больше и больше, а однажды перестанет пить, и тогда вы поймете, что она решила умереть».

Эви кивнула больничной медсестре, не желая выглядеть невежливой, но ей показалась абсурдной и слишком простой идея, будто умирающий так легко примирится со смертью. За окном опускались сумерки, в парке через дорогу сгущалась зимняя тьма, а ее мать становилась все бледнее и бледнее, и простыни покрывали ее белыми лужайками. Снег на снег, очень тихо – она сторонилась жизни до своего последнего утра, когда проснулась и широко раскрыла глаза, полные страха.

– Эви, – прошептала она. – Я умираю? Мне приснилось, что я умираю.

– Все в порядке, мама, – сказала Эви, глядя ей прямо в глаза. – Ты здесь.

Как бы хорошо ты ни заботился об умирающем, как бы ни старался находиться рядом каждый день, каждую минуту, в конечном счете он должен уйти, а ты остаться. И ты отмахиваешься от него. Лжешь.

Дом нуждался в покраске. На ставнях не хватало планок. На гранитных плитах, служивших ступенями крыльца, курчавился мох. Но в сирени у парадной двери жужжали пчелы, а стрелы ирисов, на которых созрели семена, раскачивались на ветру вдоль низкого бордюра под окнами.

Огден постучал в деревянную дверь и подался вперед, прислушиваясь.

– Пошли, – сказал он, опустил задвижку, и все последовали за ним в пустую прихожую.

– Эй! – крикнул Огден. Китти потрогала балясину на серой крашеной лестнице, круто поднимавшейся на второй этаж. – Мистер Крокетт?

Никто не отзывался. Обитатели дома давно уехали отсюда. Обои над окнами гостиной висели бахромой, подоконники были усеяны дохлыми мухами. По углам стояли четыре массивных деревянных стула с торчащей набивкой – здоровяки на закате жизни. В центре – выцветший круг серо-зеленого плетеного ковра. Все четверо прошли в столовую с длинным дубовым столом посередине. Ни стульев вокруг, ни ковра под ножками; этот основательный стол показался Китти брошенным. Боковые окна выходили на широкое поле, заросшее высокой тимофеевкой, покачивавшейся на ветру. В столовой было много дверей: в прихожую, в коридор, в нечто вроде кладовки и еще одна, снятая с петель, за которой виднелись ступени лестницы черного хода.

– Пахнет, как в амбаре, – сказала Присс.

У Китти не шли из головы мысли о Златовласке и трех медведях. Этот дом так явственно нес отпечаток хозяев. Так явственно хранил воспоминание о семье, о множестве семей, которые жили в этих комнатах. Где сейчас Крокетты? Свет из окон светлыми прямоугольниками ложился на крашеный пол. Китти прошла в кладовку, где на трех открытых полках стояли тарелки, а потом в темную кухню с крошечным окном на задний двор, без стекла. Из окна был виден огромный валун, похожий на спину белого кита.

Голоса остальных рассыпались по дому; сначала Огдена, потом Данка. Китти поднялась по узкой лестнице на второй этаж, проведя ладонью по истертому шишаку перил. В комнатах наверху стояли кровати с продавленными и рваными матрасами, плетеные кресла, фарфоровые умывальники; на окнах висели ветхие белые занавески. Раковину покрывал слой грязи, а когда Китти открыла кран, тот плюнул коричневой водой. Плюнул и тут же иссяк. В доме давно никто не ночевал. Но яркий, чистый свет полуденного солнца, проникавший через боковые окна и падавший на доски пола, действовал умиротворяюще. Дом ждал. Китти остановилась в центре одной из спален и представила свежевыкрашенный остов кровати в углу, новенькие занавески на окне и тумбочку рядом с кроватью.

Она подвязала штору, медленно спустилась по черной лестнице в кухню и вышла на плоскую скалу за домом, где уже устроились Присс и Данк: прислонившись к коленям мужа, Присс вытянула скрещенные в лодыжках ноги. С другой стороны дома появился Огден с сумкой, в которой лежали бутылка и жестянка с сэндвичами.

– Воды в доме нет? – спросил Данк.

– Боюсь, я могу предложить ребенку только джин. – Огден поставил сумку на землю и достал из нее бутылку и четыре серебряные рюмки.

– Ладно. – Присс взяла наполненную Огденом стопку. – Всего капельку.

В тени дома, в тишине, они ели сэндвичи. Сверчки наигрывали свою мелодию. От жары и джина всех стало клонить в сон. Китти растянулась на траве.

Пальцы Огдена сомкнулись на ее ступне. Китти открыла глаза, приподнялась на локте и улыбнулась мужу. Он крепче сжал ее ногу. Она села прямо.

– Пойдем прогуляемся, – предложил он. – Эй, вы, двое, поднимайтесь.

– Идите, – сонно ответила Присс. – Я немного вздремну.

– Хорошо. – Огден вскочил, помог подняться Китти и, крепко держа ее за руку, повел прочь от дома к деревьям, окаймлявшим поле на краю лужайки.

Кладбище, которое они видели с яхты, располагалось на склоне холма по дороге к лесу, и они остановились у железной ограды вокруг четырех могил Крокеттов. Кто-то недавно скосил траву вокруг надгробий, отметила про себя Китти. Руфус, кораблестроитель, и его брат Инкриз, капитан и фермер, лежали в передней части крошечной площадки. А дальше, прямо за братьями, находились еще две могилы: