Когда во время смуты начала XVII века Новгород присягнул на верность шведскому королю, потомок Рюрика, новгородский помещик князь Борис Александрович Мышецкий, «муж благ и благочестив и добродетелен», увидел в этом предательство и измену православию. Ещё свежо было воспоминание о событиях на Западной Руси. Наступление католиков на православных закончилось там Брестской унией 1596 года, которую поддержали все западнорусские православные иерархи. Простые же люди, не пожелавшие следовать за иерархами-изменниками, подвергались тогда страшным гонениям, насилиям и притеснениям. Теперь подобная опасность нависла над Русью… Борис Александрович не захотел подчиниться власти западного еретика и не стал целовать крест за иноверного короля. Оставив свою родину, поместья и вотчины, он удалился в Заонежскую пятину, поселившись, как в пустыни, в лесистой Пудожской горе. Здесь, приняв иноческий постриг с именем Боголеп, он тихо скончался.

Двое сыновей князя Бориса — Иван и Иона — были священниками, а впоследствии также приняли иноческий постриг. Дети Ионы — Порфирий, священник, и Евстафий, белец, — переселились с Пудожской горы в Повенец, где, как говорили, «всему свету конец». С прибытием этих присельников захолустный Повенец стал быстро развиваться и впоследствии стал известным городом. Из детей Евстафия особенно прославился на гражданском поприще Иаков, ставший на Повенце начальником таможни. Другой сын Евстафия, Дионисий Евстафьев Вторушин, был отцом будущих киновиархов Выговской пустыни — братьев Андрея и Симеона Дионисьевичей.

Все потомки князя Бориса Александровича Мышецкого отличались особым благочестием. Все были научены с младых лет Священному Писанию, все просвещены знанием древних церковных уставов. А главное — во всех жил дух прадеда, недаром опасавшегося за веру православную, предчувствовавшего грядущую перемену в Церкви и государстве.

В преданиях рода был воспитан и Андрей Дионисьевич. Родился он в 1674 году в селе Повенце Олонецкого края. Родители его хотя и принадлежали к княжескому роду, но уже занимались хлебопашеством. Как пишет автор его Жития, Андрея воспитали «не толико бо млеком, елико молитвами, не толико хлебом, елико молебными прошениями». На пятом году от рождения, благодаря своим природным дарованиям, Андрей научился хорошо читать и писать, а на десятом году двоюродный брат Иаков определил его на службу в Повенецкой таможне. Здесь, усердно выполняя свои служебные обязанности, юный Андрей всё свободное время отдавал книжному чтению. Рано почувствовал он склонность к уединённой, отшельнической жизни. Манила его к себе «прекрасная мати пустыня», как некогда манила она царевича Иоасафа из любимого в русском народе духовного стиха. Это настроение, развившееся в молодом и впечатлительном юноше под влиянием древних Патериков и Житий, ещё более усилилось благодаря пламенной проповеди о наступлении последних времён, разносившейся по всему Поморью соловецкими иноками. Из рассказов иноков не раз он слышал о том, что православная вера теперь поругана, что сами церковные власти изменили её на чуждые русскому человеку обычаи ненавистного и нечестивого Запада. Рассказывали, что сам патриарх Никон служил «в папежской шапке, с змией в руках, с змией на шее, будто он древлецерковные книги отвергнул, символ веры умалил, тайну двуперстия отменил и пересыпал лестию, честный крест трисоставный (восьмиконечный. — К.К) заменил крыжем лядским и им велел печатать просфоры и прочия тайны освящать». Все эти нововведения сопровождались крайними жестокостями по отношению к защитникам родной старины и древлего благочестия. Соловецкие иноки рассказывали: «Гради, села и веси страдальческою кровию обагряются — крестящийся двумя перстома зельне озлобляются и железными хомутами и горячими клещами и жестокими кнутами и прочими неслыханными муками утомляеми, овии во главу усекаеми, инии повешаеми и петлями удавляеми, друзии же во срубех огнем сожигаеми и прочими лютыми смертьми люте убиваеми».

Какие чувства могла вызвать эта жуткая картина в чистой и впечатлительной душе юноши, воспитанного в духе древлеотеческих традиций? Под влиянием проповеди соловецкого старца «отца священного» Игнатия юный Андрей Дионисьевич принял древлеправославное крещение и всю свою сознательную жизнь посвятил защите поруганной православной веры, преданий и обычаев предков, защите национальной культуры. Здесь был источник его неутомимой и разносторонней деятельности.

Когда Андрею исполнилось 17 лет, родители стали подыскивать ему невесту, «неусыпное рачение имеяху еже бы ему изобрести разумную супружницу». Однако мирному счастью в кругу семьи юноша предпочёл скитальческое и «нужное» житие в пустыне. Решение разделить участь остальцев древлего благочестия, скрывавшихся от преследований в поморских пустынях, было окончательным и бесповоротным. В конце декабря 1691 года Андрей Дионисьевич оставил родительский дом и ушёл на лыжах вместе с товарищем своим Иоанном Белоутовым в пустыню. Всю зиму скитались они в лесах, грелись у нудьи (костра, разложенного меж двух бревен и горевшего особенно долго), питались теми скудными запасами пищи, что прихватили с собой. Когда же наступила весна, поставили небольшую келью между Тагозером и озером Белым. Единственной сожительницей была им гора, а соседом — ручей. Не раз приходили им на память слова псалмопевца царя Давыда: «Надеющийся на Господа, яко гора Сион не подвижится во веки». А утоляя жажду из ручья, вспоминали: «Им же образом желает елень на источники водныя, сице желают души наши к Тебе, Боже».

Во время этих первых своих испытаний Андрей Дионисьевич и его спутник познакомились с мужем досточудным Даниилом Викулиным, также и с другими остальцами древлего благочестия, «пустыннолюбными отцами», укрывавшимися тогда в заонежских лесах. Даниил Викулин родился в самый год издания Никоновой «памяти» — 1653-й. До 1682 года служил дьячком никонианской церкви в олонецком селе Шунгском, тайно проповедуя старую веру. После начала гонений в новгородской митрополии ушёл «в пустыню». Сначала поселился вместе с племянником Андрея Дионисьевича Петром Прокопьевичем и «с товарищи» на Сарозере в келье Игнатия Соловецкого. Было это в 1684 году, а после мученической гибели Игнатия в Палеостровском монастыре, произошедшей 4 марта 1687 года, Даниил возглавил Сарозерское общежительство.

В 1692 году сарозерские насельники переселились на речку Рязанку в кельи Емельяна Повенецкого. В воскресные дни «пустыннолюбные отцы» с окрестных мест встречались, вместе совершали богослужения по древлеправославному чину, читали Священное Писание, беседовали о пользе душевной. «И бываше сладкая радость и красное ликование и Ангельския воспевахуся песни и слово Божие, аки многоценная трапеза премудрыми предлагашеся проповедники, и питахуся души всебогатно небесною пищею, не гиблющею, но пребывающею в живот вечный. И тако пустыня другое небо показовашеся, вместо солнца вещественнаго разумное солнце Христа имущи, вместо же звезд таковыми добродетельными и благодатными мужи всекрасно сияюще»[54].

В 1694 году келья Даниила Викулина сгорела, и он стал искать новое место, пригласив Андрея Дионисьевича с Иваном Белоутовым жить вместе с собою. После двух неудачных попыток найти место для поселения остановились, наконец, на сухом и просторном берегу при слиянии речки Сосновки и реки Выг. В том же году туда и перебрались, причём через некоторое время Андрей Дионисьевич, тайком посетивший родительский дом, привлёк с собою в пустыню и сестру свою Соломонию «из бури и треволнения мирского». А в 1697 году на Выг переселились отец Андрея Дионисьевича Дионисий Евстафьев и братья — Симеон и Иван.