— Почему я вам должен верить, джентльмены? — спросил по-английски Мфумо. — А вдруг вы из тайной полиции и просто проверяете мою лояльность?

Тот, который обещал Мфумо пост министра, быстро глянул на того, что со шрамом, и тот ему слегка кивнул. Тогда он вынул из кармана зеленую книжечку и раскрыл ее перед Мфумо. На фотографии владелец документа был уже в военной форме и с капитанскими отличиями. Его звали Ндокпе — имя явно нездешнее. Как звали другого, видимо, старшего из этой пары, Мфумо на этот раз не узнал.

Они обещали ему тайное место работы с жильем и хорошее содержание. От него требовалось только то, что он умел делать хорошо: писать. Конечно, на заданную тему. Листовки, воззвания для распространения и статьи для тех газет, где их людям удастся затем эти статьи пристроить. Мфумо вспомнилась поговорка, где мышь говорила: «Если уж умирать, так лучше в яме, где хранится зерно». Но хотя нынешний режим любви к себе у Мфумо никак не вызывал, таким, как этот Ндокпе, он нисколько не верил. И кому такие, как он и его сослуживец, расчистят путь к власти, не может сказать никто. Недаром здесь говорят: нору себе роет дикобраз, а живет в ней кабан-бородавочник.

— Мне надо подумать, — искусно имитируя трудность принятия решений, сказал Мфумо, давно для себя все решивший. — Разве продают слоновые бивни до того, как слон будет убит?

— Мы согласны дать тебе неделю, нет, пять дней, — жестко сказал тот, что со шрамом, которому не понравилось сказанное Мфумо о неубитом слоне.

На этом их разговор и окончился.

Мфумо снова сел к машинке, оставалось уже не так много работы. К появлению рассыльного ему хотелось все закончить. Но это оказалось непросто. Он печатал одно, а в голову лезли другие, непрошеные, мысли, словно назойливые мухи, которых хочется иногда выгнать их комнаты, размахивая полотенцем. Мир в этой стране кончается. Кажется, и двух месяцев не прошло с тех пор, как слышалась стрельба. Но тогда это происходило только в столице. А теперь, если в армии вспыхнет мятеж, пламя может охватить всю страну. Так в сухой сезон с грозным весельем пылает пожелтевшая высокая трава саванны, и из нее с безумными от страха глазами выскакивает все живое. Даже гепард, который лежал в ней, затаившись и наблюдая за антилопой, теперь мчится рядом с ней, спасаясь от неожиданной напасти. Мятеж в центре и безвластие по всей стране сразу развяжут руки всем, кто не до конца выяснил отношения с соседями из-за полевых угодий и пастбищ или о чем сейчас пишет Мфумо для газеты. Но тогда об этом уже никто и писать не будет. Если газеты и будут выходить, то все заслонят сообщения о продвижении войск и тех, кто препятствует этому продвижению. ООН выразит серьезную озабоченность, а Британское Содружество решит прислать в Лилонгве десантников из Англии, чтобы взять под свою защиту белое население столицы. И это будет далеко не худшим вариантом.

Что он будет делать сам, Мфумо решил, еще когда эти двое переступили порог его комнаты. Он просто исчезнет надолго из города и заберется в такую глушь, куда эти будущие вершители судеб Бонгу едва ли сумеют проникнуть. У него еще есть время. Дня через два должна вернуться «Лоала» из рейса, и он ее встретит, чтобы увидеться с Комлевым. Можно ли ему намекнуть на то, что скоро может произойти? В общих чертах можно. Мфумо скажет, как с ним связаться, если возникнет что-либо неотложное. Хорошо бы раздобыть мобильный телефон. А связь возможна только через Нанди. Она верный товарищ, да еще и подруга его жены. У себя в газете она, кажется, на хорошем счету.

Наконец он закончил печатать и вынул лист из машинки. Концовка получилась какая-то вялая, но менять уже ничего не хотелось. Визит тех двоих не прошел бесследно, и это отразилось на тексте. У него была там фраза о том, что некоторые правители в африканских странах для удержания своей власти не брезгуют использовать межплеменные столкновения. Скорее всего, эту фразу вычеркнут — ну и пусть. Иногда он нарочно вписывал такие, отчасти провокационные, фразы, чтобы редактор, увлеченный их вычеркиванием, пропускал другие его высказывания подобного рода, но лучше замаскированные и не так бросающиеся в глаза.

Как живет его страна? Ему казалось, что газетам нужны только сенсации, а серьезный анализ вызывает у них пугливое раздражение. Мфумо был уверен, что население, особенно вдали от всяких административных центров, живет так, как жило много десятилетий назад, то есть по старым законам традиционного общества. Народ не сопротивляется, он лишь приспосабливается ко всем переменам и особенности своего бытия даже и не пытается осознать. А осознают его только те, кто принадлежит к тонкой прослойке интеллектуалов Бонгу, но и они только созерцают происходящее, не пытаясь как-то повлиять печатным словом на жизнь страны. Впрочем, никто им и не даст этого сделать. Выражать свое мнение еще пока можно, но власть имущие им не интересуются. А все эти «мыслители» работают преимущественно мелкими чиновниками, учителями, кое-кто числится в редакции той или иной столичной газеты и еще провинциальных газет.

Мфумо как-то прочел в одном английском журнале, кажется в «Экономисте», что независимая Африка давно потеряла интерес к тому, как и почему развивается остальной мир. Она безнадежно утратила дух соревновательности и желание наверстать упущенное за годы и столетия. А что он, Мфумо, знал об этом самом внешнем мире? Он узнавал о нем кое-что из газет, радио и редких разговоров с приезжающими в Бонгу людьми с других континентов. И он получал самые противоречивые сведения. Однажды, совсем недавно, они с Комлевым шли по одной улице, где всегда наблюдалось большое скопление нищих. Среди них были не только безнадежные калеки-прокаженные, которые с расчетливым смирением предъявляли свои обезображенные части тела, словно удостоверения, подтверждающие их право на милосердие, — но и вполне работоспособные на вид люди. Это были те, которым не находилось работы, либо они уже устали ее искать. Мфумо бывал в разных уголках страны и знал, что таких вот людей собирает лишь большой город, где каждый отстаивает свое право на жизнь. В деревне для каждого, даже калеки, находится занятие, дающее пропитание. Если он не оторвался от своего племени, общины, ему не дадут пропасть. Крокодил в воде не захлебнется, так говорят о своей, привычной среде. Там, на этой улице, полной попрошаек, Комлев тогда глянул на него с усмешкой и сказал:

— Я сейчас попробую угадать, о чем бы ты хотел спросить, Мфумо. Ну, о том, есть ли в моей стране нищие, например. И я честно скажу, что есть, и порой кажется, что их могло бы быть и поменьше.

Мфумо тогда смущенно хохотнул, но признался, что белый нищий для большинства африканцев это так же странно, как папайя, на которой растут плоды, скажем, манго.

— Те, кто побывал в Европе или в Америке, об этом рассказывали, — с растерянной неловкостью признался Мфумо. — В Африке ведь привыкли видеть один тип белого, из примерно одного социального слоя. А о России я знаю сейчас только то, что там строй социализма заменили на что-то ему противоположное. Это, между прочим, отозвалось и в Африке. Те страны, которые получали помощь от вас в обмен на социалистическую ориентацию, теперь меняют свою внутреннюю политику. И за учебу у вас теперь африканским студентам приходится платить.