Из-за Нангай я и решился Вас побеспокоить. Она совсем плоха, но не хочет, чтобы Вы об этом знали. Она похудела, целыми днями пьёт воду, а ночью ходит под себя. Врач говорит, что, если Вы не достанете ей лекарство, она совсем усохнет. Он написал мне на бумажке, что нужно, и эту бумажку я вложил в конверт. Я надеюсь, что Нангай не умрёт.

Я целую и благодарю Вас. Жду, когда война закончится и Вы снова вернётесь. Или, может, мне приехать к Вам и тоже стать поваром?

Я уже научился готовить.

Ваш племянник Улагу».

Улагу был старший сын младшей сестры Рагинн. Ему исполнилось одиннадцать лет, когда дядя уехал в Европу Тамилец тяжело переживал разлуку с любимым племянником. Замкнутый, мечтательный, Улагу напоминал Маравану его самого в детстве. Как и дядя когда-то, мальчик много времени проводил с Нангай на кухне.

Иногда Маравану казалось, что Улагу — оставшаяся на родине частичка его самого. И за это он был благодарен племяннику.

— Плохие новости?

Андреа наблюдала за Мараваном, перетаскивая аппаратуру с кухни на лестничную площадку.

Тамилец кивнул.

— Мой племянник пишет, что тёте совсем плохо.

— Той поварихе?

— Да.

— Что с ней?

Мараван развернул записку, которую Улагу приложил к письму.

— «Несахарный диабет».

— У моей бабушки тоже был диабет, — утешила его Андреа, — и она прожила долго.

— Это не диабет, просто он так называется. Больной постоянно пьёт воду, но она не держится в организме, и человек высыхает.

— Это лечится?

— Да, но у неё нет лекарства.

— Так попробуй раздобыть его здесь.

— Я попытаюсь.

В фойе больницы толпились люди. В основном выходцы из Азии и Африки: тамильцы, несколько эритрейцев и иракцев. Так получилось, что последние несколько лет доктор Кёрнер нанимал преимущественно гастарбайтеров. Всё началось с того, что у него появилась тамильская медсестра. И тогда по диаспоре пошёл слух, что на приёме можно говорить по-тамильски. Потом появились африканцы и иракцы. Мараван простоял почти час, прежде чем для него освободился стул. Теперь перед ним оставалось всего четыре человека.

Мараван надеялся получить рецепт. Тогда, быть может, он сумеет передать Нангай лекарство. С каждым днём это становилось всё труднее, но пока возможности оставались. Конечно, придётся прибегнуть к помощи сторонников ТОТИ, но ведь речь идёт о жизни Нангай.

Вот вызвали последнюю оставшуюся перед Мараваном пациентку. Пожилая тамилка встала со стула, склонилась, сложив ладони, перед изображением Шивы на стене и вошла в кабинет.

В приёмной доктора Кёрнера бок о бок висели Шива, Будда, распятие и стих из Корана. Вероятно, не всех пациентов это устраивало, однако Кёрнер, похоже, полагал, что таким приходить к нему на консультацию не имеет смысла.

Прошло довольно много времени, прежде чем Мараван услышал за дверью слова утешения, которыми медсестра провожала старушку. Теперь можно было войти.

Мараван увидел мужчину лет пятидесяти с непослушной каштановой шевелюрой и усталыми глазами на моложавом лице. Казалось, расстёгнутый медицинский халат и стетоскоп на шее он носит больше затем, чтобы внушать доверие пациентам. Когда Мараван закрыл за собой дверь, доктор поднял глаза от его истории болезни, указал на стул за своим столом и снова погрузился в чтение.

Тамилец уже бывал в этом кабинете. Тогда он обжёгся, занимаясь чисткой тяжёлой чугунной сковороды на ресторанной кухне.

— Речь не обо мне, — начал он, когда в кабинет вошла медсестра. — Я пришёл поговорить о своей двоюродной бабушке из Джафны.

И он начал рассказывать о недуге Нангай и о трудностях доставки медикаментов в Джафну.

Кёрнер слушал внимательно, время от времени кивая, будто давно уже знал всю эту историю.

— И сейчас мне нужен рецепт, — закончил Мараван.

Доктор снова кивнул.

— А как у вашей двоюродной бабушки с сердцем и давлением? — поинтересовался он.

— У неё здоровое сердце, — ответил Мараван. — Мне бы такое — долго не пришлось бы ас беспокоить.

Доктор взял блокнот с бланками рецептов.

— Это дорогое лекарство, — предупредил он, заполняя бумагу. Потом вырвал листок и протянул его Маравану. — Рецепт действителен один од. А как вы собираетесь передать ей лекарство? — поинтересовался он.

— Курьером до Коломбо, а дальше… — Мараван пожал плечами, — что-нибудь придумаем.

Кёрнер обхватил ладонью подбородок и замолчал.

— Одна моя знакомая работает в организации «Врачи без границ», — сказал, наконец, он. — Ты ведь знаете, что правительство Шри-Ланки приказало им покинуть северные провинции до конца месяца. Завтра она летит в Коломбо, чтобы помочь коллегам с переездом. Могу спросить, возьмётся ли она передать лекарство. Что вы на то скажете?

В эти дни индусы отмечали Наваратри — праздник борьбы Добра со Злом. Когда боги почувствовали себя беспомощными перед силами зла, они отделили от себя связанные с ним части и сделали из них новую богиню — Кали. В ожесточённой схватке, продолжавшейся девять дней и ночей, она победила демона Махишасуру. И когда снова приходит время этой битвы, индусы девять дней молятся Сарасвати, богине знания, Лакшми, богине достатка, и Кали, богине силы.

На все дни праздника у Маравана были заказы. После долгого и утомительного рабочего дня у него оставались силы только на то, чтобы обставить свою пуджу — ежедневную молитву перед домашним алтарём — более торжественно, чем обычно, и принести в жертву богине немного той еды, которую заказывали для неё его единоверцы. Маравану было за что благодарить богиню: он больше не имел долгов и мог посылать домой достаточно денег.

Только на десятый день ему удалось взять выходной. В ночь победы, Виджая-дашами, которую он каждый год, сколько себя помнил, проводил в храме.

Он предупредил Андреа за несколько недель, и она сделала отметку в своём ежедневнике. Однако спустя пару дней как бы вскользь заметила:

— Я должна буду принять заказ на день твоего праздника.

— На Виджая-дашами?

— Они ждали своей очереди три недели.

— Так откажи им опять.

— Не могу.

— Тогда готовь сама.

Это был первый конфликт на их молодом предприятии. А тем клиентам Андреа всё-таки отказала.

Ночью шёл сильный дождь, а днём над городом висел туман цвета сажи, хотя воздух прогрелся до двадцати градусов и земля успела высохнуть. Праздничная процессия с пением и под бой барабанов двинулась через убранный по такому случаю парк перед зданием бывшей фабрики, где сейчас располагался храм. Впереди ехала машина с укреплённой на ней статуей богини Кали.