Штерн читал в свободные минуты журналы, посвященные различным строительным ипотечным программам. Тойер погрузился в состояние полного безразличия. Его приятельница больше не звонила, и постепенно он привыкал к мысли, что так оно и должно быть. К своему ужасу, он быстро с этим смирился. Иногда внутри у него что-то болело, но он уже не мог определить, от каких именно воспоминаний — то ли о платье в цветочек, то ли о черных брючных костюмах доктора Хорнунг и ее длинных черных волосах, разделенных на прямой пробор, которые она иногда забывала подкрашивать. Тогда ее голова с седой полосой напоминала енота. И даже кого-то из его любимых медведей из придуманной медвежьей страны, где к вечерней трапезе в церкви подавали живого лосося.

Всеобщие жалобы на отвратительную погоду в эту весну его не трогали. Общая лицемерная радость, что обошлось без половодья, его тоже не волновала. Как-то случилось, что в их отдел долгое время никто не звонил. Тойер, не скрываясь, взялся разгадывать кроссворд и в поле из пяти букв, обозначавших приток какой-то реки, не задумываясь, написал «Фаунс». Некоторое время он смотрел на слово, пока не вспомнил. И тотчас схватил листок бумаги, который долго не убирал со стола, — записи Ильдирим, сделанные сразу после прихода Ратцера. Он прочел их, затем посмотрел на своих приунывших подчиненных:

— Не попытаться ли нам еще раз?

Никому не понадобилось переспрашивать, что он имел в виду.

Ильдирим получила от шефа дешевый букет цветов, открытку с видом Гейдельбергского замка, на которой были нацарапаны слова извинения, но, самое главное, она безоговорочно получила отпуск, когда Вернц понял, почему не состоялась ее встреча с Дунканом. Замкнутый доктор из Новой Зеландии тоже не преминул выразить ей по телефону сочувствие в связи с неприятным случаем. Они на этот раз условились встретиться в ближайшую среду. Ильдирим пришлось вычислять, когда это будет. Она с трудом сообразила, что теперь утро вторника. Ее внутренний календарь почему-то застрял на том вечере, почти неделю назад, когда к ней домой наведался Ратцер. Слова «Фаунс» и «точка Омеги» не давали ей покоя; она чувствовала, что непременно должна их понять.

Управляющему дома она хладнокровно направила предупреждение в письменной форме, так как он уже целый год не мог заменить периодически отказывавший дверной замок. Уже на следующий день замок был новый, а через двадцать четыре часа Ильдирим, последняя в доме, получила и два новых ключа.

Теперь она ехала в трамвае компании ОЕГ в Мангейм и предавалась главному чувству, посещавшему ее в районе Рейн-Неккар: досаде, что эта колымага тратит на двадцать километров до Мангейма почти целый час. Напротив нее сидел турок в феске и с бородой, один из тех, кто понимает Коран буквально — как справочник следопыта в духе Утенка Дональда, как пожизненную инструкцию поведения. Она стойко выдержала его скептический взгляд и невольно хихикнула, когда он сошел с трамвая на остановке с забавным названием «Оксенкопф»[8]. Лишь на несколько минут трамвай по-настоящему разогнался. Гейдельберг и Мангейм почти срослись. Ильдирим наслаждалась недолгой поездкой по пустой, намокшей под дождем Рейнской равнине. Она представила себе, что подъезжает к морю, холодному северному морю, где можно в одиночестве позавтракать под серым небом, захватив с собой из столовой тарелку с едой. Под громкие крики чаек она сидела бы потом на скамье в парке и в конце концов снова соскучилась бы по своей работе. И снова стала бы втолковывать безработным гулякам в присутствии увешанного золотом элитного повара, сколь предосудительно их поведение, а автомобильных воришек предупреждать о том, что в следующий раз они окажутся за решеткой.

Эдинген. Вокзал. Смена водителей длилась десять минут, сменившийся парень оставил двери открытыми, и в салоне стало холодно. В Мангейме-Секкенгейме она сошла на Пфорцгеймской улице и быстрым шагом направилась в детский приют «Шиффер».

Бабетта стояла с собранными вещами и, увидев Ильдирим, бросилась к ней:

— Теперь я останусь у тебя навсегда?

Ильдирим улыбнулась и покачала головой, постаравшись, чтобы это вышло как можно ласковей:

— Нет, вряд ли. Однако управление по делам молодежи дало согласие, чтобы ты жила у меня, пока не поправится твоя мама. Ну, а потом мы все равно останемся соседками.

Малышка разочарованно вздохнула.

Ильдирим полезла в карман и протянула ей маленькую пачку:

— Открывай.

Бабетта неумело возилась с упаковкой. Она похудела, даже очки стали великоваты. Они стояли, крепко обнявшись, и Ильдирим чувствовала маленькие грудки девочки. Это ее растрогало. Свою собственную грудь она считала красивой и гордилась ею, но тут неожиданно она показалась ей до нелепого огромной.

— Что это? Ключ? — неуверенно спросила Бабетта.

Действительно, в упаковке оказался ключ.

— От моей квартиры, — сказала Ильдирим. — Теперь тебе больше не нужно звонить в мою дверь. Никогда.

Всю обратную дорогу Бабетта была радостной и оживленной, какой Ильдирим еще никогда не видела девчушку. Вероятно, из-за того, что они вместе, и из-за подарка. Прокурор даже порозовела при мысли, что кто-то может так сильно ее любить. Малышка беспрестанно болтала про бессонные ночи в приюте, про бешеных девчонок, из которых, впрочем, некоторые были и хорошие. Одна воспитательница так много курила, что у нее губы были синие, но она хорошая.

— Теперь я много всего вспомнила про Старый мост. Помнишь, я еще получила плохую оценку за реферат… В воротах моста раньше была тюрьма, наверху для людей, которые не смогли отдать свои долги, а внизу, где темнота, для настоящих преступников. Ты ведь ловишь преступников, это же интересно.

Ильдирим кивнула и с серьезным видом подтвердила, что ей очень интересно. Сама-то она знала все это с собственных школьных лет и тотчас представила себе Ратцера. В башне, в ее нижней части.

Он сидит напротив идиота. Наблюдает, как глупость сочится из каждой поры на рыхлом носу картошкой. И с трудом себя сдерживает, чтобы не схватить его за этот толстый нос.

— Нет, господин доктор Дункан, тут я не могу вам помочь. Не исключено, что мы займемся этим делом, если появятся достаточно веские подозрения. Но, честно признаться, мне даже не приходило в голову, что та находка может породить какие-либо сомнения. Таких случаев у нас еще не было… В Штутгарте есть свое отделение нашей местной полиции; вероятно, они бы сообщили, если бы там появилось что-то подозрительное. Да, действительно, друг мой, меня удивляет, что вы знаете об этом…

— Подобные случаи — мой конек… У каждого свои увлечения. А Интернет… — Он разочарован. Он ожидал большего от этого провинциального болвана. Не слишком многого, но все же больше, чем он получает. Разочарование — серый купол в большом пустом зале неудач. Но одновременно он испытывает и радость. О, еще многому можно научиться, очень многому, и можно делать это все лучше и лучше, и он будет это делать все лучше и лучше.