«Что будет с курсом?» задавали себе чиновники всех последующих правительств и главы Центробанка. Страх, что придется отвечать за резкую девальвацию, стал основным для всех руководителей. И даже когда девальвация – пусть незначительная – была необходима, чиновники старались искать другие рецепты именно из-за боязни политических разбирательств по поводу курса. Политические игры и расследования вокруг «черного вторника» могли повернуть историю вспять. Если бы разбирательства были жестче, то власти могли бы ввести специальные ограничения на свободный обмен валюты. До этого решения было пару шагов – и страна бы отправилась обратно, в Советский Союз. Рыночным же уроком было то, что макроэкономика – не просто теория из учебников, а жизнь. Эмиссия, которой не брезговали весь 1994 год, – не просто высокая инфляция и обеднение людей, но и панические очереди в обменники, политическое недовольство электората.

Парамоновой выпала роль стабилизировать курс и сделать его политически безопасным. И она пошла напролом, начиная воплощать в жизнь жесткую монетаристскую политику.

Коридор

Жара накрыла, словно душный мешок. Как только вышли из самолета, сразу почувствовали разницу. Вроде бы в Москве тоже тепло, но оказалось, что это не так. Тель-Авив встретил делегацию Центрального банка России температурой плюс тридцать. Парамоновой сразу захотелось льда, но надо было терпеть.

В мае 1995 года несколько сотрудников Центробанка России, включая и. о. председателя Татьяну Парамонову и ее помощника Виктора Геращенко, приехали посмотреть, как работают коллеги в Израиле. Их опыт интересовал российский Центробанк, поскольку Израиль был воюющей страной, но со стабильной финансовой системой. Как коллегам удается находить баланс в условиях политической нестабильности и удерживать курс валюты? Этот вопрос стоял первым в повестке дня российских центробанкиров.

Россия, войдя в период нищеты и нестабильности, начала вести войну на своей территории – в Чеченской Республике. После распада СССР Чечня провозгласила себя независимым государством и отказывалась подписывать с Россией федеративный договор. За несколько лет она сильно криминализовалась, началась гражданская война. В декабре 1994 года Ельцин подписал указ об обеспечении законности и правопорядка на территории Чечни, и Россия ввела в республику войска. Любая война – зло и для людей, и для бюджета. Война в России, где никак не могли избавиться от хронического дефицита бюджета и накапливались неплатежи по бюджетным расходам, казалась финансовым безумием. Но она шла, требовала затрат, и надо было искать выход из тупика финансовой нестабильности.

Население России даже не бежало, а удирало от рубля. Как только у людей появлялись свободные средства, они тут же их обменивали на доллары. Доверия к рублю и финансовым властям не было вовсе. В конце января 1995 года валютные резервы были истощены. Тощие резервы – как последний шаг у развилки двух дорог. Куда же идти: вернуться к мобилизационно-административным методам распределения валютных ценностей или сохранить рыночный механизм обмена и распределения иностранной валюты?

МВФ, который кредитовал Россию, говорил, что надо резко начинать политику финансовой стабилизации. Логика следующая: усталой, измученной прежде всего либерализацией цен российской экономике нужна хоть какая-то стабильность. Конечно, все понимали, что речь не о стабильной сытости. Речь о фиксации ситуации: нужно время, чтобы перевести дух.

МВФ, от кредитов которого сильно зависела власть, подталкивал Россию к введению фиксированного курса рубля. Первый вице-премьер Анатолий Чубайс был полностью согласен с этим и пер как танк, торопил власти[94]. Доводы МВФ ему казались логичными: многие страны прошли через это, и для России это тоже неизбежно. Смысл мероприятия заключался в том, что вся фискальная и денежно-кредитная политика страны должна фактически ориентироваться на поддержание фиксированного курса. Он был придуман в 1944 году в американском городе Бреттон-Вудсе и поэтому получил название Бреттон-Вудской валютной системы. Тогда там ввели правило, что резервной валютой для международных расчетов будет американский доллар, а все национальные валюты жестко привязывались в определенном фиксированном отношении к нему и уже через него – к золоту. После Второй мировой войны многие страны внедрили эту политику. Но со временем мировая система менялась, росла и валютная система: страны стали отказываться от фиксированного курса. России, которая пропустила период рыночной стабилизации после Второй мировой войны, нужно было осуществить то, что применили другие страны раньше. Так говорили в МВФ.

Парамоновой давление Чубайса и МВФ не нравилось. Их план был слишком жестким и резким. Они хотели загнать Россию в 4–5 % ВВП дефицита бюджета уже в 1995 году, когда при самой большой экономии получалось лишь 7–8 % ВВП. Россия просто не вписывалась в такой дефицит в столь короткие сроки. Хорошая теория для учебника, но на практике требовалось время. МВФ всегда задавал очень высокие темпы для любых преобразований. Но скорость была определена для лошади, а бежал на самом деле слон. Поэтому не всегда получалось сделать так, как хотелось бы.

Но Парамонова – госбанковский ветеран – не знала, что предложить взамен фиксированному курсу. Она не представляла себе, есть ли вообще альтернатива. Парамонова убедила Черномырдина подождать с фиксацией курса для балансировки финансовой системы. Премьер, признав аргументы трезвыми, к ней прислушался, не поддавшись напору Чубайса. Ему невооруженным глазом было видно, что сейчас российский бюджет не вписывается в ограничения по дефициту от МВФ. К тому же Парамонова боялась не входа в фиксированный курс, а выхода. При высокой инфляции он означал нарастание диспропорций и неизвестные последствия при выходе из режима фиксированного курса. И Парамонова прекрасно понимала, что за все перекосы и катаклизмы при выходе будет отвечать именно Центральный банк. Козлом отпущения выберут ее. Она не хотела рисковать.

Выторговав передышку у премьера, Парамонова не знала, что будет дальше. Она постоянно думала о фиксированном курсе, эта тема беспокоила ее. Она обреченно размышляла, что настанет пора уступить МВФ. Вряд ли передышка продлится долго. Центробанк и так жестко поступил со всеми: резко сократил финансирование дефицита бюджета и ввел нормы резервирования на остатках средств коммерческих банков. Из-за того, что он перестал печатать деньги для погашения дефицита бюджета, стали расти неплатежи: бюджет просто-напросто отказывался от своих обязательств. Банкиры же возненавидели и. о. председателя за новый инструмент – резервирование на остатках средств комбанков. Для банкиров это означало временную блокировку части активных, высоколиквидных денег. Впервые свобода в использовании своих средств у банка стала ограничена. Такой монетарной мерой Парамоновой удалось остановить волну валютных спекуляций. Жестко, но этого было мало. МВФ требовал идти дальше.

Парамонова думала о валютной дилемме все время: и когда шла по жаркой улице в аэропорту к машине, и когда ехала в Тель-Авив в прохладном кондиционированном салоне автомобиля и смотрела на мелькающий пейзаж израильских улиц. Фиксированный курс стал главной заботой: когда и как его лучше вводить, а главное – как из него выходить.

Глава израильского ЦБ Якоб Френкель был рад принять у себя российских коллег. «Какая же вы смелая женщина», – неустанно повторял он Парамоновой. Это не был дежурный комплимент. Френкелю, грамотному экономисту и улыбчивому мужчине невысокого роста, и