без чего все его планы откладывались в долгий ящик, а, может быть, и совсем рушились бы. Да, он недаром провел сегодняшнее утро.

— Я — ваш вечный должник, маркиза! — весело сказал он, — Поверьте мне, очень выгодно служить королю Франции.

— Но я еще ничего не сделала, ваше величество, — возразила Лидия.

— Да, но вы сделаете, — уверенно произнес Людовик.

Она наклонила голову, и король опять истолковал это движение в свою пользу. Нетерпение терзало его; ему хотелось поскорей окончательно обо всем условиться, сообразно с его желанием.

— Вы не дадите мне сейчас решительного ответа?

— Среди такого шума, государь? — сказала она, заставив себя весело улыбнуться. — Это слишком серьезный вопрос, и я должна посоветоваться с отцом.

По губам Людовика пробежала довольная улыбка. В этом деле герцог Домон был с ним заодно. Как это ни странно, письмо было послано на имя первого министра. Герцог питал слабость, даже больше — он был рабом династии Бурбонов и, зараженный, — увы! как и вся французская аристократия, ужасным ядом — ненасытной жадностью к деньгам, был подкуплен, чтобы идти рука об руку с королем. Поэтому Людовик мог быть спокоен. Будет даже очень кстати, если Лидия поговорит с отцом: он рассеет в ней последние сомнения.

— А ваш муж? — с ядовитой улыбкой прибавил король, бросив через плечо быстрый взгляд на Эглинтона.

— О, мой муж всегда будет на моей стороне! — уклончиво ответила Лидия.

При мысли об отце и о любезной улыбке короля она содрогнулась. Еще одна минута — и ее напускное спокойствие могло покинуть ее. Ей казалось, что она больше не выдержит этой возмутительной комедии; ей хотелось громко кричать от ужаса, отвращения и глубокой скорби при мысли о том, что ее отец купается в такой грязи.

Молодая женщина взглянула на мужа. Он уже больше не смотрел на нее, а спокойно стоял возле маркизы Помпадур, которая, предоставив королю сговориться с Лидией, завязала с лордом Эглинтоном легкий разговор. Он опять был совершенно спокоен, и в его лице, по обыкновению скромном и застенчивом, не было и следа недавнего возмущения.

Лидия по-прежнему держала в руке письмо герцога Кум-берлэндского. Ей казалось, что оно жгло ей пальцы своим отвратительным прикосновением; но оно ей было нужно, и, сделав над собой нечеловеческое усилие, она принудила себя взглянуть прямо в лицо Людовику и успокоительно улыбнуться.

— Я поговорю с моим отцом, государь, — повторила она, пряча конверт за корсаж платья, — и снова перечту письмо, когда буду одна и никто не будет мешать мне.

— И тогда вы дадите мне окончательный ответ?

— Да, послезавтра.

— Отчего не раньше? — с нетерпением произнес Людовик.

— Послезавтра, — с улыбкой повторила она, — Мне надо хорошенько все взвесить; кроме того, единственный знак, которому поверит Карл Эдуард, находится у лорда Эглинтона.

— Понимаю, — многозначительно сказал король. — Par ma foi! Приходится поневоле запастись терпением. Целых два дня! Ну, а пока мы займемся приготовлениями к отправке корабля. Мы имели в виду «Монарх»; что вы на это скажете?

— «Левантинец» быстроходнее.

— Это — правда. И к тому же можно положиться на его капитана. Он многим обязан маркизе Помпадур. А для того, чтобы отвезти тайный приказ капитану «Левантинца», мы, как только корабль будет готов к отплытию, пошлем в Брест племянника маркизы, Люжака. Думаю, что мы можем довериться ему. Его интересы слишком тесно связаны с нашими. На тайном приказе будет наша собственная королевская подпись, и вы сами вручите его, вместе с условленным знаком, избранному нами посланцу.

Король еще раз любезно кивнул Лидии головой, а она с полным почтением низко присела пред ним, как того требовал этикет. Людовик пристально посмотрел на нее, но ничто в ее спокойном, ясном лице не могло, по-видимому, поколебать его уверенность и испортить хорошее, радостное настроение. Он протянул ей свою пухлую руку с короткими, толстыми пальцами, унизанными драгоценными кольцами, и Лидия, не желая коснуться губами его тела, поцеловала большую печать — знак королевского достоинства, который она уважала и которому оставалась верна.

Что произошло в течение последующих десяти минут, она не могла бы с точностью сказать. Ее мысли путались, и она невольно содрогалась всякий раз, как проклятое письмо шуршало у нее за корсажем. Машинально следила она за уходом короля, и ей, по-видимому, удалось соблюсти необходимый декорум.

Так же машинально смотрела она на гудевшую, расходившуюся толпу. Громадная комната все больше и больше пустела, гул голосов понемногу затихал. Лидия видела согнутую спину своего мужа, молча склонявшегося в ответ на прощальные приветствия придворных льстецов; в ее ушах звучал шепот голосов, большею частью выражавших просьбы: не забыть или исполнить, в крайнем случае — обещать. Пред нею медленно двигалась процессия придворных льстецов, друзей и врагов; среди них она смутно различала яркое платье графини де Стэнвиль.

Прелестная Ирэна долго оставалась около лорда Эглинтона и ушла одна из самых последних; хотя Лидия принуждала себя не смотреть в ту сторону, она не могла не слышать раздражающей болтовни этой женщины и ровного голоса Эглинтона, говорившего комплименты, льстившие ненасытному тщеславию пустоголовой куклы. И это в ту минуту, когда он знал, что хотели предать его друга! Бесчестие! Ужас! Грязь!

К счастью Лидия не виделась с отцом. Если бы она заметила в его лице то же отвратительное выражение предательства, возмутившее ее в Людовике, силы, наверное, изменили бы ей.

Наконец ушли и последние из этой