Все мысли про отчёты, испытания, все технические вопросы, список которых он себе составил, пока они сюда шли, разом выпрыгнули у Павла из головы. Он только сейчас понял, что совершенно не представлял себе всю тяжесть ситуации и теперь, увидев бледное лицо друга, бурые, уже засохшие пятна на рубашке и на левой штанине и тонкие серебряные нити в густой чёрной шевелюре Марата (откуда, ведь их же не было), Павел почувствовал страх. Взял большую горячую руку Марата в свои ладони, слегка сжал, сказал, боясь выдать движением, голосом свои опасения:

— А я вот к тебе врача привёл. Самого лучшего во всей Башне врача. Лучше неё никого нет. Во всём мире, — голос его всё-таки предательски сорвался.

— Да уж вижу, — Марат нашёл в себе силы ещё раз улыбнуться. — Что ж… сдаюсь во власть медицины.

Павел поднялся. Анна, которая всё то время, пока они с Маратом разговаривали, раскладывала на столе какие-то инструменты и вполголоса давала указания Катюше, подошла, легонько оттеснила его плечом от дивана раненого Руфимова. Павел понимал, что надо уходить, не мешать, но не мог — стоял и в оцепенении смотрел, как Анна, присев на тот стул, с которого он только что встал, аккуратно разрезает тонким скальпелем рубашку на груди Марата. Она почувствовала его взгляд, обернулась — усталое, любимое лицо, тонкая сеточка морщинок вокруг глаз.

— Иди, Паша. Не стой тут, не надо, — Анна слегка качнула головой. — Всё будет хорошо, Паша. Всё будет хорошо.

Закрыв за собой дверь кабинета Руфимова, Павел на минуту замер, прислонился к стене. На него опять с новой силой обрушились все те проблемы и вопросы, которые он задавал себе, которые мучили его, ещё пока он пребывал в своём вынужденном заточении на пятьдесят четвёртом. Страх за раненого Руфимова не исчез, но притупился — спокойное Аннино «всё будет хорошо, Паша» мягкой ладонью накрыло Павла, убаюкало сознание, и теперь он мог сосредоточиться на основном, на том, что по большому счёту важнее жизни и смерти отдельного человека и от чего и зависят жизни и смерти людей вообще.

— Где Васильев? — Павел оторвался от стены и посмотрел на Марусю. Чёрт возьми, это имя действительно шло этой маленькой, бойкой женщине, круглолицей, сероглазой, и он сам был уже готов назвать её так, но вовремя одёрнул себя. Вернул на лицо непроницаемую маску. — Проводите меня к нему, Мария Георгиевна.

— Григорьевна. Вы, наверно, Павел Григорьевич, когда вниз падали подстреленный, головой о плиту шандарахнулись. И крепко вас, должно быть, приложило.

Павел вспыхнул, а Маруся, как ни в чём не было, продолжила — уже на ходу, — потому стоять на месте эта женщина, видимо, не умела в принципе:

— Только время зря потеряете у этого Васильева, — она на секунду остановилась и бросила. — Ну что застыли, пойдёмте. Стенка без вас не упадёт.

Пока они шли до Васильева, а это было совсем рядом, каких-то десять минут ходу, Маруся успела рассказать Павлу, какие работы они сделали за те две недели, пока он жил в информационном вакууме, и где, конкретно, возникли проблемы. Когда она переключалась на рабочие моменты, язвительная насмешка в её голосе пропадала, и Павел забывал, что перед ним почти девчонка, за плечами которой полевых работ — ну, дай бог, лет пять. Но она была умна, и ум этот, острый, мужской, хоть и приправленный женской перчинкой, помимо воли располагал к себе. И всё же Павел продолжал упрямиться и иногда, отвлекаясь от темы и уходя мыслями в сторону, повторял про себя: «как только Боря там договорится, в первую очередь всех женщин отсюда наверх, пока всё не утрясётся».

— Ну вот и пришли, — Маруся толкнула дверь и вошла первой.

И тут же Павла оглушил тонкий, с нотками повизгивания голос:

— Что вы себе позволяете! Врываетесь без стука! Вы, Мария Григорьевна, забываетесь, кто вы такая! А вы никто! Никто тут! Только благодаря Руфимову здесь, а когда Руфимов умрёт…

Васильев, а кричал именно он, вдруг осёкся, выкатил большие голубые глаза, потерянно захлопал пушистыми светлыми ресницами. Павел выступил из-за спины Маруси, засунул руки в карманы, чувствуя, как они сами собой непроизвольно сжимаются в кулаки.

— Так что же будет, когда Руфимов умрёт?

Он старался говорить спокойно, но в душе волной поднимался гнев и чувство омерзения к сидящему за столом человеку. Высокому, крупному человеку с красивым породистым, пусть и слегка вытянутым лицом. Павел знал Васильева давно, но сейчас смотрел на него так, словно видел впервые. Васильев был постарше их с Руфимовым, ненамного, лет на пять или шесть. Когда их Руфимовым перевели с разрушенной Северной станции на Южную, именно он — Виталька Васильев, красивый, разбитной — помогал им вливаться в новый коллектив, и не просто учил, как приноровиться к суровому характеру их начальника, старика Рощина, но частенько и прикрывал их с Маратом косяки. А теперь? Человек, на которого он смотрел, не просто постарел на тридцать лет — как раз-таки годы были милостивы к Васильеву, — он сменил нутро, как заменяют старое масло в маслобаке ещё пригодного для работы двигателя.

— Так что же будет, Виталий Сергеевич, когда Руфимов умрёт? — повторил Павел свой вопрос, уже не пытаясь скрыть угрожающие нотки в голосе.

— Па-павел Григорьевич, — Васильев попытался приподняться со своего места, но не смог. Костяшки дрожащих пальцев, вцепившихся в край стола, побелели.

— По поводу того, что вы позволяете себе повышать голос на женщину, мы поговорим позже, Виталий Сергеевич, — Павел не делал никаких движений, чтобы приблизиться. Стоял там, где остановился. — А пока, будьте добры, приподнимите свой зад и приступите к выполнению своих непосредственных обязанностей.

— Я… я… — вытянутое лицо Васильева пошло красными пятнами, длинные ресницы задрожали, и губы его расползлись как у ребёнка, который вот-вот расплачется. — Павел Григорьевич, я не могу… я… там стреляют… я не подписывался на такое… я никуда не пойду…

Павел, не отрываясь, смотрел на Васильева, на лицо, которое даже такое, расплывшееся, в пятнах, было красивым и картинно мужественным. Наверно, раньше, до потопа, такие мужики снимались в кино, играли смелых офицеров и отважных солдат, рискующих жизнью во имя жизни — чёрт возьми, откуда эта нелепая тавтология. Как знать, может, и у тех актёров, за красивым фасадом