И когда князь Василий с отцом в сопровождении холопов скрылись за углом тесной и духовитой улицы, молоденькая – ей только что минуло восемнадцать лет – Стеша, жена князя Андрея, бросилась перед божницей своей на колени: ни днем ни ночью не давал ей покою образ князя-мятежелюбца!.. Наваждение это тем более пугало Стешу, что по характеру своему она была скорее черничка, чем боярыня московская. Она многие часы проводила на молитве, строго блюла посты, усердно помогала нищей братии и жила не столько на трудной земле этой, сколько в мире потустороннем. Если бы воля, она и замуж не пошла бы, но крутой отец ее, князь Курбский, согласия и не спрашивал…

Со слезами на прекрасных голубых глазах Стеша стояла на коленях перед божницей, но не чувствовала она теперь той помощи, которую раньше всегда подавала ей Пречистая в трудные минуты ее молодой жизни. Вспомнилось ей опять и опять, что женат князь Василий, что другую ласкает он, что никогда, никогда не будет он ее. И со стоном глухим повалилась бедная Стеша на ковер перед образами, и лежала, и сжимала руки белые, и трепетала вся, словно насмерть раненная белая лебедушка…

А за дверью тихонько плакала Ненила старая, мамушка, которая выходила ее: она видела, что тяжко скорбит ее касаточка сизокрылая, но не знала она, что за горе точит сердце…

Летний вечер догорел в красе несказанной. Потухло небо в облаках, пестро пылающих, потухла река, многоцветными огнями игравшая, потухла сияющая земля. Утих рабочий шум на стенах кремлевских, утихла вся Москва – москвитяне ложились спать рано, – и только заливистый лай многочисленных собак по дворам да колотушки сторожей тревожили иногда ясную тишину ночи…

– Главное, не робей… – на своем смешном, жестком языке, лежа рядом с Иваном на лебяжьих перинах и сама, как перина, черными волосами вся поросшая, тихо говорила Софья. – Ежели есть у тебя силы на гривну, а ты не робеешь, ты сильнее того, у кого силы на сто гривен, а дерзания нет. Что ты столько над Новгородом раздумываешь? Ждешь, когда Казимир очухается да подойдет к ним на подмогу? Или с боярами чего нежничаешь? Ты или не ты великий князь на Москве? Ты! Так пусть все и раз навсегда запомнят это. Подбери всю Русь под свою руку, от Ледяного моря до Карпат. Давно ли было время, что Русь своей гранью туда простиралась? А теперь куда вас загнали? Да кто!.. Литва, ляхи!.. И на татар смотреть нечего. Они друг дружку там, в Орде, жрут – помоги им в этом, а там по очереди и передави всех. Какая сласть из-под рук смотреть?.. Силен не тот, кто силен, а тот, кто не боится дерзать…

Иван смотрел перед собой в золотистый сумрак, такой теплый от лампады, и слушал…

– Надо будет попов да монахов на свою сторону перетянуть… – после долгого молчания проговорил он тихо. – Без них ничего не сделаешь…

Грекиня засмеялась своим квохчущим смехом, в котором было много яда.

– Попы? – повторила она. – Они всегда за победителем побегут и руки его целовать будут… Давно ли они с поминками в Орду-то бегали? Благодати от одного Бога им мало – им нужна была благодать и от поганых, от хана. Попы!.. – презрительно заключила она и опять заквохтала.

– Да и княжье много еще о себе понимает… – продолжал он думать вслух.

– Которые головы подымаются слишком высоко, их и укоротить можно… – сказала Софья. – Это дело нехитрое… Главное, дремать нечего… Какие высокие стены ты в Кремле твоем ни воздвигай, ежели внутри стен духа не будет, ни на что они…

…На крыльце своих хором, против древней церковки Спаса на Бору, сидел князь Василий. Не было в мятежной душе его мира, а была тоска, жгучая, как отрава. Старец Нил вспомнился в глуши лесной: нешто все бросить да к ним уйти?.. Вспомнилась Обида, крыльями лебедиными на дальнем море плещущая, и фряжская Богородица, в лике которой было что-то Стешино. Да, с первой же встречи с ней была она для него словно и не женщина совсем, а какая-то богиня надзвездная, перед которой пасть в землю хотелось и, прижавшись лицом к ножкам ее маленьким, молиться до изнеможения сердечного… Но уже глухая ночь, и она, вероятно, теперь с Андреем, мужем своим… Он мучительно застонал и завозился… Что делать? Что же делать?!

А Стеша в это время у окна опочивальни, точно надломленная, сидела, а над ней, в некотором отдалении, тревожный и грустный – он точно потух весь за последние дни, – стоял князь Андрей.

– Хорошо… – тихо проговорил он. – Ты только одно скажи мне: что с тобой?.. Куда делось с руки твоей кольцо обручальное?.. Ты скажи – и тогда видно будет, как и что…

Князь Андрей, несмотря на то что он был много моложе, был сердечным другом князю Василью, но между ними была огромная разница: насколько князь Василий был сердцем горд, нетерпелив, легко и грозно опалялся, настолько князь Андрей был мягок и добр. Он крепко любил Стешу свою, и мука ее, которую он только недавно подметил, терзала его. Она всячески отдалялась от него, она потухала, она точно чужая ему сделалась.

Стеша глубоко вздохнула, подняла на него свои теперь большие, темные глаза и встала. В кротком и мягком свете лампады прелестное лицо ее казалось без кровинки. Оно было и прекрасно, и ново, и жутко.

– Андрей, ми… Нет!.. – вдруг заметалась она в тоске неизбывной. – Андрей, правда твоя, лутче сказать все сразу… Я… я любила тебя… Я ни в чем перед тобой не грешна… Но вот точно околдовал он меня, и… я день и ночь вся во власти его… И когда думаю я, что это ты стоишь между нами… знаю, знаю, что люба я ему!.. то я видеть тебя не могу… хоть ты тут и не виноват ни в чем… Вот!.. И кольцо твое я сняла, потому что теперь… стало оно для меня тяжелее всякой цепи… Хочешь казнить меня, казни, хочешь в монастырь запереть, запри, но ничего я с собой поделать не могу. Я говорю вот с тобой, тебя убиваю… знаю, что любишь ты меня, а дума моя ласточкой около хором его вьется: думает ли он обо мне?.. Жалеет ли меня?.. Слышит ли муку мою о нем?.. И когда вспоминаю я, что женат он, что около него другая, я…

Она застонала и тяжело опять упала на столец резной, около окна…

– Кто он? – едва выговорил князь Андрей.

Она молчала.

Ему вспомнилось вдруг резко изменившееся обращение с ним дружка его князя Василия. В глазах его стал страх.

– Князь Василий?.. – еще тише уронил он.

И после долгого молчания Стеша едва слышно прошептала:

– Да… А теперь… уй… ди…

И, повесив голову, князь Андрей, ничего не видя, вышел из опочивальни своей…

…Один из ночных сторожей с удовольствием постучал в звонкую колотушку, громко зевнул и огляделся. Неподалеку, на крыльце покосившейся избенки, среди густого смрада всяких отбросов, сидела, понурившись, какая-то тень.

– Никак ты, Митька? – спросил сторож.

– Он самый…

– Чего не спишь?..

– Я завсегда мало сплю… – зевнул Митька. – Глаза замаяли…

– Да ты рязанский, что ли?

– Нет, я из-за реки Пьяны, из Запьянья… – отвечал неохотно нищий. – С мордовской украины…