И тут Матс заплакал, совсем как девочки в зеленой форме.

— Я должен забыть и skolpadda?

— Да, — Сюзанна вспомнила гипнотизера, которого видела вкаком-то телевизионном варьете-шоу, может того же Эда Салливана. — Никакойчерепахи вы не видели, но до конца дня будете пребывать в прекрасномрасположении духа, слышите меня? Будете чувствовать себя… — «словно выигралимиллион баксов, крон»? Возможно миллион баксов для него ничего не значил, амиллиона крон не хватило бы на стрижку. — Будете чувствовать себя так, будтовас назначили послом Швеции в ООН. И перестаньте тревожиться насчет любовника вашейжены. К черту его, так?

— Йя-я, к черту этого парня! — воскликнул Матс и ужезаулыбался, пусть и продолжал плакать. Что-то удивительно детское проглянуло вэтой улыбке. Глядя на нее, Сюзанна одновременно радовалась и огорчалась. Ейзахотелось сделать для Матса ван Вика что-то еще, раз уж была такаявозможность.

— А ваш кишечник…

— Йя-я?

— Будет ко конца вашей жизни работать, как часы, — Сюзаннаподняла черепашку повыше. — Когда вы обычно справляете большую нужду, Матс?

— Сразу после завтрака.

— Пусть так и будет. До конца вашей жизни. Если только вы небудете заняты. Будете опаздывать на встречу или куда-то еще, просто скажите… э…Матурин, и желание облегчиться перенесется на следующий день.

— Матурин.

— Совершенно верно. А теперь идите.

— Я не могу взять skolpadda?

— Нет, не можете. Идите, сейчас же.

Он уже шагнул от скамьи, остановился, вновь посмотрел наСюзанну. И хотя щеки оставались влажными, на губах играла хитрая, даже озорнаяулыбка.

— Может, мне следует взять ее? Может, она моя по праву?

«Давай поглядим, что получится из твоей затеи, козел», —подала голос Детта, но Сюзанна, которая все больше и больше чувствовала себялидером этой странной триады, по крайней мере, на текущий момент, осадила ее.

— Почему вы так сказали, друг мой? Скажите, прошу вас?

Озорства в улыбке прибавилось. «Только не говори, будто непонимаешь», — читалось в ней. Так, во всяком случае, воспринимала эту улыбкуСюзанна.

— Матс, Матурин. Матурин, Матс. Вы чувствуете?

Сюзанна чувствовала. Хотела сказать ему, что это всего лишьсовпадение, потом подумала: «Кэлла, Каллагэн».

— Я чувствую. Но skolpadda не ваша. И не моя.

— Тогда чья? — умоляюще. И, прежде чем рассудок смогостановить ее (хотя бы скорректировать ответ), Сюзанна сказала правду, которуюзнали душа и сердце:

— Она принадлежит Башне, сэй. Темной Башне. И туда я еевозвращу, если будет на то воля ка.

— Да пребудут боги с тобой, леди-сэй.

— И с тобой, Матс. Долгих тебе дней и приятных ночей.

Она проводила шведского дипломата взглядом, потом посмотрелана вырезанную из слоновой кости черепашку: «А ведь это забавно, не так ли,Матс, старина?» Миа черепашка не интересовала, ее заботило только одно: «Этототель. Там будет телефон?»

3

Сюзанна — Миа сунула черепашку в карман синих джинсов изаставила себя подождать двадцать минут на скамье в скверике. Провела этовремя, восхищаясь своими отросшими ногами (кому бы они ни принадлежали, ножкибыли, что надо) и шевеля новенькими пальцами в новых (отобранных, украденных)туфлях. Однажды закрыла глаза и перенеслась к зал управления «Догана». Желтых икрасных огней прибавилось, машины, установленные под полом, гудели сильнее, нострелка на индикаторной шкале, маркированной СЮЗАННА — МИО лишь на чуть-чутьсдвинулась по желтому сектору в сторону красного. На полу начали появлятьсятрещины, как она и предполагала, но пока они не выглядели угрожающими.Ситуация, конечно, оставляла желать лучшего, но Сюзанна склонялась к тому, чтос этим можно жить. «Чего мы ждем? — спросила Миа. — Почему мы здесь сидим?»

«Я даю шведу шанс сделать в отеле все, что нам нужно, иуйти», — ответила Сюзанна.

И когда она решила, что времени прошло достаточно и номернаверняка заказан, собрала мешки, поднялась, пересекла Вторую авеню и двинуласьпо Сорок шестой улице к отелю «Плаза-Парк».

4

Вестибюль заливал приятный глазу послеполуденный свет,отраженный стоящими угловыми панелями зеленого стекла. Сюзанна никогда небывала в таком прекрасном зале, разумеется, за пределами собора святогоПатрика, и все-таки чувствовалось в нем что-то чужое. «Потому что это будущее»,— подумала она. Видит Бог, свидетельств тому она видела предостаточно. Автомобилистали меньше, их обводы разительно изменились. Большинство молодых женщин,которые попались ей по пути, выставляли напоказ нижнюю часть живота. Виднелисьи бретельки бюстгальтеров. Лишь увидев их четвертый или пятый раз кряду накоротком отрезке Сорок шестой улицы, Сюзанне удалось убедить себя, что этокакой-то необъяснимый изыск моды, а не случайная небрежность хозяйкибюстгальтера. В ее дни, если из-под платья вдруг вылезала бретелька или подолкомбинации, женщина стремглав бросалась в ближайший туалет и приводила одежду впорядок. Что же касается голых животов…

"С голым животом тебя арестовали бы где угодно, заисключением разве что Кони-Айленда [33], — подумала она. — Двух мнений тутбыть не может".

Но наибольшее впечатление на нее произвело другое, ощущение,что город стал больше. И она подразумевала под этим не только высоту домов.Город гремел. Вибрировал от распирающей его энергии. Даже воздух нес в себеособый отпечаток Нью-Йорка. Женщины, которые стояли в ожидании такси натротуаре перед отелем (с виднеющимися бретельками или без оных), могли бытьтолько нью-йоркскими женщинами; швейцары (два, а не один), которыеостанавливали такси, могли быть только нью-йоркскими швейцарами; таксисты (онаизумлялась, как много среди них черных, и даже увидела одного в тюрбане), моглибыть только нью-йоркскими таксистами, но все они стали… другими. Мир точносдвинулся. Словно ее Нью-Йорк, Нью-Йорк 1964 года, играл в детской бейсбольнойлиге, а этот выступал в одной из высших [34].

Войдя в вестибюль, Сюзанна остановилась, чтобы достатьчерепашку из кармана джинсов и собраться с духом. Слева находился салонкрасоты. Там сидели две женщины, о чем-то оживленно болтали, и взгляд Сюзаннына мгновение задержался на них. Она просто не могла поверить своим глазам,настолько женщины оголили ноги. Действительно, их юбки (эти полоски материисчитались юбками? Ха-ха) едва прикрывали признаки пола. А ведь она смотрела нена девочек-подростков или молоденьких студенток. Этим женщинам было глубоко затридцать (а может, и за шестьдесят, она же не знала, каких успехов добиласьнаука за последние тридцать пять лет).