Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гигант оглох от близких разрывов, и для того, чтобы он услышал, что ему говорят, приходилось кричать.
— Зачем, говорю, ты меня у танка хватал?
Из соседних ячеек донеслось дружное ржание, и чей-то молодой голос крикнул:
— Это он вас, товарищ политрук, с испугу за жену принял!
— Контузия, известное дело, — хрипло добавили откуда-то слева. — Очухался — и полез к теплому, привычному.
— Га-га-га!
— Разговорчики! — рявкнул Трифонов и захохотал вместе со всеми.
Шумов не слышал разговора, широко улыбнувшись, он ткнул пальцем куда-то вниз, под руку Трифонову.
— Как в вас попали, я думал — мясо вырвало! — все так же громко сказал Иван. — Думал ранили вас!
— Попали? — переспросил Николай.
Он ощупал правый бок — из-под распоротого брезента клочьями лезла вата. Пули вспороли ватник и подкладка висела кусками, но до тела свинец не дошел, хотя ребра болели, словно по ним били палкой.
— Это вата, Ваня. — Трифонов снова засмеялся. — Вата, понимаешь? Вата!
Шумов улыбнулся в ответ и кивнул головой.
— Товарищ политрук!
Младший лейтенант Берестов подошел, как всегда, неслышно. Придерживая рукой СВТ, чтобы не скрести о земляные стенки, он опустился на колено в окопе, что соединял стрелковые ячейки, и протянул Трифонову фляжку:
— Пить хотите?
Николай понял, что действительно хочет пить. Открутив крышку, он уже поднес флягу к губам, но спохватился и передал воду Шумову.
— Разрешите доложить? — спросил Берестов, наблюдая, как Иван мощными глотками опустошает флягу.
— Разрешаю, — кивнул Трифонов и отобрал воду у Шумова: — Мне оставь.
— Взвод потерял трех человек убитыми и пять ранеными. Во втором расчете оба бронебойщика убиты, их заменил красноармеец Виткасин.
— Виткасин? — удивился Николай.
— Так точно, — ответил Берестов. — Да, перед тем как я отправил пленных на КП роты, я допросил вашего. Он пулеметчик, сидел рядом с водителем танка. По его словам, водитель поднял броневую створку или что-то в этом роде, я не совсем понял, и его тут же убило. Буквально разнесло голову, — бывший белогвардеец хмыкнул. — Пулеметчик до сих пор находится под впечатлением: раз — и нет головы.
— Ой, бедненький, — проворчал Трифонов. — А ведь танк действительно остановился перед тем, как мы его подожгли. Виткасин стрелял?
— Да. Говорит — как раз в щель, кстати, он отменный стрелок.
Николай потер обросший подбородок:
— А второе ружье?
— Оно не стреляло, — сказал младший лейтенант. — Раздуло гильзу — пока выбрасывали, бой уже кончился. Я проверил — у них действительно было неисправно ружье.
— Тогда все сходится. — Николай вернул Берестову пустую флягу. — Я укажу в донесении. А как у остальных?
Несмотря на подбитый танк, Трифонов вдруг подумал, что, наверное, политруку роты следовало бы лучше следить за тем, как дерется вверенное ему подразделение.
— У Медведева большие потери, — угрюмо ответил Андрей Васильевич. — Кажется, выбита половина взвода. И пушку нам одну разбили. Но, в общем, этот раунд за нами.
Николай закрыл глаза и энергично тряхнул головой.
— Как вставать-то не хочется, — пробормотал он.
Крякнув, политрук оторвал спину от сырых бревен. Следовало доложить Волкову о том, как шел бой, затем сходить к Медведеву, поговорить с бойцами. Трифонов не знал, что сказать людям, которые потеряли товарищей, но уж как-нибудь он подберет нужные слова. Теперь все казалось как-то проще, что ли. Николай поднялся, повесил на плечо карабин и уже собирался уходить, когда, спохватившись, повернулся к Берестову:
— Андрей Васильевич, вы сказали, что Виткасин — хороший стрелок?
— Так точно, — ответил младший лейтенант.
— Дайте ему кого-нибудь во вторые номера, — сказал Трифонов, стараясь, чтобы его слова звучали не как приказ, а, скорее, как дружеский совет. — И оставьте его при ПТР. Он сумел попасть в щель, ну так пусть и бьет танки.
— Есть!
— Пусть уцелевший расчет проведет с ним… Беседу, что ли, про уязвимые места, как вообще с ружьем обращаться, — продолжил политрук.
— Есть!
Трифонову показалось, что впервые за все время, которое он знает этого бывшего белогвардейца, в голосе Берестова не было насмешки. Казалось, немолодой командир одобряет решение политрука. Странным образом такая перемена в отношении одновременно и радовала и раздражала Николая. С одной стороны, Гольдберг и Волков с большим уважением отзывались о знаниях и храбрости старого беляка, оба считали его прекрасным командиром, способным командовать не только взводом, но и чем-нибудь покрупнее. Заслужить одобрение такого человека было лестно для Трифонова. Но если посмотреть иначе: с какой стати советский политработник должен думать о том, нравятся ли его решения классовому врагу? Ну, бывшему классовому врагу? Николай криво усмехнулся — опять начинались эти дурацкие терзания: «А так ли должен вести себя коммунист?» Он всегда был чересчур осторожен, принимая решения, сходясь с людьми, и это мешало политруку Трифонову стать комиссаром, таким, как Фурманов из кинофильма «Чапаев», или как Гольдберг.
— Первый взвод дрался хорошо, — сказал Николай, протягивая руку Берестову. — И это — ваша заслуга, товарищ младший лейтенант.
Бывший белогвардеец нерешительно посмотрел на грязную, в копоти, ладонь политрука, и на мгновение его лицо, обычно спокойно-насмешливое, дрогнуло. Андрей Васильевич привык к тому, что люди относятся к нему с опаской, равнодушием или открытой враждебностью. За тринадцать лет он ни разу не встретил человека, которого мог бы назвать другом. Война изменила все. У Берестова появились товарищи. Ему доверили жизни людей. И самое главное, самое дорогое — возможность сражаться за свою родину, пусть Андрей Васильевич так и не привык к ее новому, чужому для него облику. И сейчас еще один человек, по иронии судьбы — тоже комиссар, как и Гольдберг, подал Берестову руку как другу.
— Боюсь, вы не представляете, товарищ политрук… — тихо начал младший лейтенант.
— Представляю, — также негромко прервал его Трифонов. — Валентин Иосифович мне все рассказал.
— Рассказал? — Берестов как-то даже растерянно посмотрел на Николая.
— Он сказал, что вы имеете свойство попадать в неприятности, — усмехнулся Николай, не в силах отказать себе в этой маленькой мести. — И просил присматривать за вами. Как политработник политработника.
Берестов, наконец совладав с собой, усмехнулся и крепко пожал протянутую руку.
— Будете еще танки жечь, зовите, — громко, чтобы слышали в окопах, сказал Трифонов. — И Ивана привязывайте, на всякий случай, а то вырвется и побежит их руками ломать.