Сестры в черном и врач в белом — нет, врачей было двое — сновали между ожидающими своей очереди. Время от времени выкликалось чье-нибудь имя, человек вставал и куда-то уходил. Мужчина все так же стоял посреди приемной, рыдая низко и монотонно. Он, этот удрученный и вдохновенный ангел, был хозяином приемного покоя, так же как мистер Кейн был хозяином квартала, где жил Лукас.

Лукас сел на пол, привалившись спиною к стене. Дэн встал над ним. Боль жгучей сияющей белизной наполняла тело Лукаса и разливалась в воздухе вокруг него. На коленях у него лежал сверток — его рука, обернутая тряпьем, насквозь пропитанным кровью. Боль начиналась в руке и наполняла его тело, как очаг наполняет комнату теплом и светом. Он не издавал ни звука. Он далеко перешел рубеж, за которым уже не говорят и не плачут. Боль укоренилась в нем, как книга или как фабрика. Он всю жизнь провел в этой комнате в ожидании.

Он прислонился плечом к ноге Дэна. Дэн наклонился и провел ему по волосам оставшимися пальцами.

Лукас не понимал, сколько времени он провел в приемном покое. Время здесь текло так же, как в родительской спальне или на фабрике. Оно шло своим собственным чередом и не под давалось измерению. Когда истек какой-то его промежуток, в покое появилась Кэтрин. Она вошла в своем голубом платье, целая и невредимая. Остановилась у порога, ища его взглядом.

Лукас почувствовал жар и сердцебиение. В груди закололо, как если бы сердце было угольком, безвредным, покуда он висел посреди грудной клетки, и болезненно жгучим, стоило ему коснуться ребер. Лукас проговорил: «Кэтрин», но не был уверен, произнес ли это вслух. Он попытался встать, но не смог.

Она заметила его. Подошла и опустилась перед ним на колени.

— С тобой все в порядке? — спросила она.

Он кивнул. На глаза навернулись непрошеные слезы. Ему захотелось спрятать от нее свою руку, как будто в том, что он сделал, было нечто постыдное; как будто, увидев его руку, она узнала бы о нем какую-то его последнюю страшную тайну.

Кэтрин взглянула вверх, на Дэна:

— Почему он все еще здесь?

— Нам велели подождать, — ответил Дэн.

— Сейчас разберемся.

Кэтрин поднялась на ноги. Лукас услышал, как шуршит ее платье. Она прошла между людьми, аккуратно их обходя. Встала возле плачущего мужчины и стояла, пока мимо не прошла сестра, которая несла лоток с чем-то, что оставило красное пятно на покрывавшей это нечто салфетке. Кэтрин заговорила с сестрой. Лукас не слышал, что она говорит. Сестра выслушала, что-то ответила и ушла.

Кэтрин вернулась к Лукасу. Она склонилась к самому его лицу и спросила:

— Тебе очень больно?

Он покачал головой. Это и было и не было правдой. Он проник в боль. Сам стал ею.

Она сказала Дэну:

— У него все еще идет кровь.

Дэн кивнул. Глупо было бы это отрицать.

— Сколько вы уже здесь сидите? — спросила она.

— Не знаю, — ответил Дэн.

На лице Кэтрин появилось знакомое строгое выражение. На мгновение Лукас представил, что он дома, что больница — то место, где он живет.

Из двери, куда уводили людей, чьи имена выкликались в приемном покое, появился врач — один из двух врачей. Врач был худощавым (другой худощавым не был) и серьезным на вид. Лукасу показалось было, что врач — из числа тех людей, что сидели в клетках на фабрике, сгорбившись над бумагами и высчитывая зарплату. Один из них был и врачом. Нет. Врач был другим. Кэтрин устремилась к врачу (она быстро двигалась между распростертыми телами больных) и заговорила с ним. Врач нахмурился. Посмотрел на Лукаса, нахмурился снова. Лукас понял: всегда найдется кто-нибудь несчастнее тебя, кто-нибудь, кто тяжелее болен, кто пострадал сильнее.

Кэтрин взяла врача за руку. Это можно было принять за встречу влюбленных. Кэтрин могла бы быть невестой врача, держащей его за руку и по-своему, по-женски убеждающей поддержать ее в каком-то деле. Лукас подумал, не встречались ли эти двое раньше.

Врач нахмурился, на сей раз по-другому — он обладал целым набором хмурых выражений, — покосившись на руку Кэтрин, лежавшую на его белоснежном рукаве. Но, как влюбленный, последовал за ней. Она повела его мимо тел туда, где сидел Лукас.

Она сказала:

— Ему раздробило руку на фабрике.

Врач нахмурился, опять по-новому. В этом смысле он был достоин восхищения. Сейчас его хмурая гримаса была какой-то кривоватой, не без лихости.

Врач сказал:

— Там у одного наполовину нога оторвана. Все операционные заняты. Мы делаем все, что в наших силах.

— Он ребенок.

— И перед ним в очереди есть дети.

— Он ребенок, который содержит своих родителей, который выполняет непосильную работу, и у него раздроблена рука. Меньше недели назад у него умер брат. Вы обязаны заняться им.

— Скоро мы им займемся.

— Вы обязаны сделать это прямо сейчас.

Лицо врача потемнело. Он отвел глаза, они сделались уже, но ярче.

— Что вы сказали, мисс?

— Прошу прощения, сэр, — сказала Кэтрин. — Я не собиралась вам грубить. Но прошу вас, пожалуйста, займитесь мальчиком. Вы же видите, мы сходим с ума.

Врач принял решение. Легче, подумал он, будет внять ее просьбам. Другие ждали дольше Лукаса, но они подождут еще — им не привыкать.

— Идите за мной, — сказал врач.

Дэн помог Лукасу подняться. Обнял его за плечи, помог идти, как Лукас когда-то помогал матери добраться до кровати. Когда же это было? Они следовали за врачом, но казалось, что ведет всех Кэтрин.

Они прошли в дверь. За ней был коридор, полный других людей. Как и те, что в приемном покое, они сидели и лежали на полу. Посередине коридора оставался узкий проход, по которому могли передвигаться здоровые. Лукас размышлял, не устроена ли больница так же, как фабрика, не состоит ли она из череды помещений, разных и в то же самое время одинаковых, как анфилада пещер, ведущих все дальше и дальше, пока в конце концов не приведут… к чему? К исцелению. К живому сокровищу, к огненному золотисто-зеленому драгоценному шарику.

Дэн помогал Лукасу идти по проходу, оставленному для них больными. Им пришлось переступить через чью-то ногу и через вытянутую руку странного цвета — голубовато-белую, как сыр. Лукас подумал, не направляются ли они к той последней комнате, где находилось исцеление.

Палата, куда они вошли, располагалась в самом конце коридора. Обыкновенная комната, однако ничего обыкновенного в ней не было. Она была маленькой и грязно-белой. В ней стояли шкафы со стеклянными дверцами, стул и койка. Сидевшая на стуле сестра склонилась над лежащим на койке мужчиной. Мужчина, приблизительно одних лет с отцом Лукаса, только меньше ростом и с длинными волосами, что-то невнятно говорил сестре.

Врач сказал: