—Мне не из чего внести залог.

—Не беда, сам внесу.

Максим уже подумывал, что нельзя нон-стоп заботиться только о судьбах Отечества, надо бы прагматично подумать и о себе. Жалованья впритык хватало на кров и стол, а остаток керенок, пока они окончательно не обесценились, он потратил на заказ пальто в ателье. Пальто вышло удобное и стильное, вот только простецкие потертые сапоги плохо с ним сочетались, а ведь впереди еще зима… В своем времени он прилично зарабатывал, сможет и здесь: бизнес всюду бизнес, и его опыт многим может быть полезен.

—Да с какого рожна ты так обо мне заботишься?— выпалила Маруся.

—А ты сама не понимаешь?— наудачу спросил Максим.

—Нет,— ответила Маруся, глядя ему в глаза.

Если она не притворяется… что же, может, у нее с первым Ростиславцевым ничего и не было.

—Тогда скоро поймешь,— выкрутился Максим.— Наши цели расходятся куда меньше, чем тебе теперь кажется. Этот конфликт между социалистами, он случился из-за того, что лидеры не могут разделить власть,— Максим осекся, от волнения он иногда начинал употреблять не свойственную эпохе лексику.— Лидеры — это руководители, вожди…

—Да знаю я, что такое «лидер»! Совсем за дурочку меня держишь? Что с тобой, в самом деле?!

Максим удивился, он полагал, что этого слова еще нет в русском языке.

—Мы ведь по сути за одно с тобой, Маруся. Демократическое самоуправление, достойные условия труда, земля у тех, кто работает на ней… Разве что-то из этого тебе чуждо?

—Мне чуждо, когда все это делается лишь на словах! Правые эсеры и эсдеки чужды мне переливанием из пустого в порожнее, болтовней своей бесконечной!

Максим чуть вздрогнул и понадеялся, что Маруся этого не заметила. Он нередко думал то же самое, глядя на бесконечные заседания ВУСО, и даже теми же словами… Поспешно нашел следующий аргумент:

—Большевики предали Россию, когда завершили войну позорным Брестским миром! Сдали все, за что умирали миллионы русских людей! Оставили немцам чуть ли не четверть населения России! Чьим интересам на самом деле служит эта партия?

—Ничьим отдельным интересам мы не служим! Советская власть, она за идеалы Интернационала… она за всех! А потом, кто мне тут говорит о предательстве России? Человек, впустивший в Архангельск англичан с французами?

Максим на секунду замер, и Маруся не дала ему ответить, продолжила уже почти орать:

—Большевики способны вывести страну из кризиса, в который вогнали ее другие партии! Кровавую империалистическую войну надо завершить любой ценой, потому что трудящиеся не должны убивать друг друга за интересы капитала! Большевики реально смотрят на вещи, решают вопросы делом, а не демагогией! За большевиками пойдут массы, потому что те говорят с ними на их языке! А помнишь, кто меня в этом убеждал? Или это ты тоже так удобно и своевременно забыл?

Максим вздохнул. Ну что за наследство ему досталось… И главное, он-то в курсе, насколько большевики опасны и лживы, вот только как это объяснить, не апеллируя к послезнанию…

Сейчас важнее сделать то, что на управленческих курсах называли «валидацией негатива».

—Маруся, пожалуйста, успокойся,— сказал он как можно мягче.— Понимаю, ты злишься. И ты имеешь на это полное право. То, как обращались с тобой в тюрьме, это чудовищно. Важно это для тебя или нет, но теперь мы решительно пресекаем подобные практики. И я, мы с тобой… это сложно, Маруся. Ты чувствуешь себя обманутой, использованной и преданной. И ты в своем праве. Но я ведь знаю, что ты очень умна. Со временем ты разберешься в том, что происходит, и сделаешь собственные выводы. Давай вот как поступим. Я буду передавать тебе газеты, местные и центральные… мы их получаем, пусть и с опозданием. Важно, чтобы ты сама во всем разобралась. И я постараюсь как можно скорее вернуть тебе свободу. Пока оставайся здесь, чтобы я мог тебя защитить.

—Да пошел ты…— выдохнула Маруся, глядя в землю.

Прежней ярости в ее голосе уже не было.

Сентябрь 1918 года

Выйдя из госпиталя, Максим рефлекторно потянулся к нагрудному карману, чтобы достать смартфон. Выругался про себя — когда же уйдут эти привычки из его прошлого, которое вдруг стало далеким будущим? Глянул на наручные часы. Эту «Омегу» не то чтобы подарил, скорее просто выдал ему Гуковский: «Не благодарите, товарищ Ростиславцев, это же мне нужно, чтобы вы приходили вовремя». Четверть девятого. Можно с чистой совестью идти к себе, хотя обычно он дольше засиживался на работе — здесь говорили «на службе». Дел хватало и сегодня, но сколько можно рвать жилы… Как учили на тренингах по профилактике выгорания, работа без отдыха все равно что «я так стремлюсь уехать как можно дальше, что мне некогда заправить машину». Пойти сейчас домой, похлебать не совсем еще остывший ужин и завалиться на койку с глупеньким шпионским боевиком в мятой обложке. Да, в книжных лавках здесь то, что потом стало классикой, пылилось в дальнем углу, а прилавки возле входа были завалены примерно тем же, что и в двадцать первом веке — любовными романами, детективами и боевиками. Так что Максим разжился парочкой томиков, чтобы разгружать голову перед сном, раз уж поскроллить соцсети тут нельзя.

Предвкушая не до конца остывшую уху, Максим направился к дому, но… замер на полушаге. Он ведь так и не завизировал сегодняшние списки на досудебное освобождение — комиссия слишком долго их готовила, вот он и не дождался. Можно, конечно, подмахнуть их и утром, но тогда арестованных продержат взаперти почти на сутки дольше — тюремная машина неповоротлива. Невиновные люди, запертые в сырых переполненных камерах… Нет, положительно так нельзя. Вздохнув, Максим повернулся на каблуках и потащился назад на службу.

В коридоре он встретил Чайковского в халате и поспешно отвел взгляд, чтобы не видеть бледные стариковские ноги. Черт бы побрал эту их манеру жить прямо на рабочем месте… коммуна, едрить ее налево! Гуковский работал в кабинете управления юстиции — по счастью, никакого дезабилье, пиджак застегнут на все пуговицы, воротник-стойка безупречно накрахмален.

—Товарищ Ростиславцев, посмотрите-ка процедуру утверждения присяжных,— сказал Гуковский.— Как полагаете, это будет работать? Она завтра уже должна вступить в действие, десятки людей ждут суда…

Максим с тоской подумал про суп, дожидающийся его на печке. Зря он хотя бы чаю не выпил с симпатичной рыжей сестричкой. За весь день только краюху хлеба и успел проглотить на бегу. Московскому менеджеру трудно было к этому привыкнуть, но просто кислый ржаной хлеб без ничего здесь считался полноценной едой, а пшеничная булка с хрустящей корочкой — и вовсе роскошью.

Однако промедление недопустимо, суд присяжных должен приступить к работе как можно скорее… Гуковский просек сильные стороны своего помощника и всегда давал ему на вычитку проекты различных процедур. Максим сразу видел проблемные моменты — например, этапы, на которых попросту ничего не произойдет, потому что не проставлены сроки или за исполнение не отвечает никто.