– Несомненно. Я родился в другую эпоху, и у меня на глазах она утонула в крови и сумасшествии. То, что мир разваливается, было видно еще до 1914 года. Это кого угодно превратит в пессимиста. И все-таки я думаю, что прав. Человек, по сути, отброшен назад в состояние полного одичания. Нет, и это неверно – у дикаря есть какой-никакой жизненный уклад. Человек опустился до уровня животного.

Мандельбаум широким жестом указал на гордый город за окном.

– Это похоже на мир животных?

– Муравьи и бобры тоже умеют строить. Или умели. Интересно, чем сейчас заняты бобры?.. Материальные артефакты мало что значат. Они появились исключительно на общественной почве знаний, традиций и побуждений, это симптомы, а не причины. А теперь эту почву выдернули у нас из-под ног.

Да, мы не утратили знание. Однако оно потеряло для нас ценность и служит исключительно инструментом для обеспечения элементарного выживания и уюта. Подумай хотя бы о своей жизни. В чем ты теперь видишь ее смысл? Чего стоят все твои прошлые достижения? Курам на смех!

Способен ли ты еще получать удовольствие от чтения некогда великой литературы? Говорит ли тебе о чем-либо искусство? Цивилизация прошлого с ее наукой, искусством, верованиями и смыслами теперь настолько от нас далека, что попросту не существует. У нас больше нет цивилизации. Нет целей, идеалов, творческого труда – ничего нет!

– Не знаю, не знаю, – с легкой иронией ответил Мандельбаум. – У меня как раз дел невпроворот, по крайней мере, на ближайшие несколько лет хватит. Приходится запускать новое повсюду в мире – в экономике, политике, медобслуживании, контроле рождаемости, охране природы. Масштабы поражают воображение.

– А что потом? – не унимался Россман. – Что мы будем делать потом? Чем заняться следующему поколению и поколениям, которые придут за ним?

– Они сами найдут, чем себя занять.

– Интересно, чем же? Задача построения устойчивого мира колоссальна, но мы оба понимаем, что новому человечеству она по плечу, более того – это вопрос всего нескольких лет. А что потом? В лучшем случае человек будет сидеть и потихоньку коснеть в нескончаемом комфорте.

– Наука…

– Ах, да. У ученых некоторое время на дворе будет праздник. Вот только большинство физиков, с кем я недавно общался, говорят, что потенциал науки не безграничен. Количество законов и явлений природы имеет предел, и все они однажды будут сведены в единую теорию. Мы уже сегодня не так от нее далеки. Хотя мое предположение не имеет стопроцентных доказательств, оно выглядит правдоподобным. К тому же не все могут быть учеными.

Мандельбаум посмотрел в темноту за окном. Как тихо, подумал он. И отрывая ум от жены и детей, спросил:

– А как же искусство? Нам предстоит создать совершенно новые виды живописи, скульптуры, музыки, литературы, архитектуры! Жанры, которые прежде никто не мог себе вообразить!

– Только если сложится подходящее для этого общество. (Искусство в течение истории имело ужасную тенденцию приходить в упадок, застывать в подражании прошлому. Понадобится неслабый толчок, чтобы снова его разбудить. И опять же, друг мой, не все способны быть людьми искусства.)

– Не все? (А не станет ли каждый человек одновременно и художником, и ученым, и философом, и…)

– Нам по-прежнему будут нужны лидеры, стимулы, объединяющий мир символ. (За сегодняшней пустотой стоит отсутствие такого символа. У нас нет легенды, мечты. «Человек – мера всех вещей». Когда мера становится больше всего остального, какая от нее польза?)

– Ну, мы пока что еще мелюзга. – Мандельбаум указал на окно и голубое сияние в небе. (Нас ждет целая вселенная.)

– Полагаю, ты нащупал начало ответа, – медленно произнес Россман. (Земля оказалась маленькой, а вот космическое пространство… оно содержит в себе вызов и мечту, в которых мы так нуждаемся. Как знать. Я лишь понимаю, что нам без них не обойтись.)

Переговорное устройство рядом с Мандельбаумом издало тонкий писк. Он повернул выключатель. Прежде он был на взводе, дрожал от возбуждения, теперь же не чувствовал ничего, кроме утомления и опустошенности.

Устройство щелкнуло несколько раз, передавая предупреждение: «Космические автоматы сообщают о запуске ракет с Урала. Четыре ракеты достигнут Нью-Йорка через десять минут».

– Десять минут! – присвистнул Россман. – Очевидно, ракеты снабжены ядерным двигателем.

– Кто бы сомневался. – Мандельбаум набрал номер центра «Щит» в Эмпайр-стейт-билдинге. – Готовьте вашу технику, ребята. Десятиминутная готовность.

– Сколько их?

– Четыре. Видимо, прикинули, что три мы сможем перехватить. Ушлые бестии. Водородно-литиевые боеголовки.

– Четыре? Хорошо, босс. Пожелай нам удачи.

– Желаю удачи! – Мандельбаум криво улыбнулся.

Городским жителям сообщили, что проект связан с экспериментальным освещением. Однако, когда голубое мерцание превратилось в непрерывное свечение, как будто город накрыл сияющий купол, и завыли сирены, все, конечно, догадались, в чем дело. Мандельбаум представил себе, как мужья прижимают к себе жен и детей, гадая, что сейчас случится. Будут молиться? Вряд ли. Если в будущем и найдется место для религии, то не для анимизма, которым слепцы довольствовались в прошлом. Ощутят азарт боя? Нет, этот миф тоже выброшен на помойку. Впадут в дикую панику? Пожалуй, она местами может вспыхнуть.

Россман не так уж далек от истины, размышлял Мандельбаум. Человеку в настоящую минуту нечем себя занять – разве что вопить от ужаса или пытаться прикрыть своих близких своей жалкой плотью. Никто не способен, не покривив душой, сказать, что отдает жизнь за что-то стоящее. И если кто-то грозит кулаком небу, то не от гнева на злую судьбу, а лишь по привычке.

Это ли не безысходность? Да, нам действительно нужны новые символы.

Россман на ощупь добрался до шкафа, выдвинул ящик и достал бутылку.

– Я тут приберег бургундское 42-го года, – сказал он. (Выпьешь со мной?)

– Конечно, – ответил Мандельбаум. Пить ему не хотелось, но друга надо было поддержать. Россман не испытывал страха, он был стар и многое повидал, однако сейчас выглядел потерянным. Умереть, как подобает джентльмену, – что ж, был когда-то и такой символ.

Россман разлил вино в хрустальные бокалы. Друзья чокнулись и выпили. Россман снова опустился в кресло, смакуя вкус вина.

– Мы пили бургундское в день свадьбы, – сказал он.

– Не торопись плакаться в бокал, – ответил Мандельбаум. – Экран выдержит. За ним стоит сила того же порядка, что удерживает от распада ядра атомов. Во всей вселенной нет ничего мощнее.

– Я поминаю человека-животное, – сказал Россман. (Ты прав, это его последнее издыхание. Во многих отношениях он был благородным существом.)

– Да-да, – ответил Мандельбаум. (А какое хитроумное оружие изобретал!)