А генерал Горбатов, оказывается, все это время переживал за нас. Вот как он об этом пишет:

«Я долго прислушивался к малейшим звукам с запада, пока на том берегу не послышалась беспорядочная стрельба, взрывы гранат. В небо взлетело множество ракет. В два часа ночи мы получили по радио условный сигнал: сводный отряд находится в тылу противника и выполняет задачу».

Рота Матвиенко понесла ощутимые потери, но все-таки тоже прорвалась к основным силам батальона. В подразделениях же, преодолевших линию фронта раньше, потерь вовсе не было. Здесь комбат поставил моему взводу другую задачу – замыкать колонну батальона. Ведь поскольку противник обнаружил наше проникновение в свой тыл, не исключена возможность попытки преследования нас. Таким образом, взвод превращался из авангарда в арьергард. Это мне показалось более ответственным, так как теперь взводу пришлось действовать уже вдали от командования батальона, и мои решения должны стать более самостоятельными, хотя подполковника Кудряшова, моего прежнего опекуна, комбат Осипов тоже назначил старшим начальником в тыловую часть батальонной колонны. У меня возникла мысль: не поручил ли всесильный «особист» тщательное наблюдение за мной, сыном репрессированного? Мелькнувшая было мысль о каком-нибудь недоверии мне тут же была опровергнута тем, что в замыкании батальона, кроме моего взвода, был взвод ПТР под командованием Петра Загуменникова, пулеметный взвод и отделение ранцевых огнеметов. Конечно, в случае осложнения обстановки нужно было единое командование этими, хотя и не такими уж большими силами, но ни Петр Загуменников, ни тем более я не могли квалифицированно обеспечить это. Так что моя мысль о каком-то недоверии тут же погасла, хотя иногда возникала и в других схожих ситуациях.

Немцы так и не поняли, какими силами русские прошли через участок их обороны, и, может, именно поэтому в дальнейшем, столкнувшись с каким-либо нашим подразделением, фрицы в панике кричали «Рус партизанен!». И, как потом мы узнали, эта паника у них была небезосновательной: в партизанских отрядах и бригадах на территории Белоруссии действовало более 350 000 партизан, целая партизанская республика!

А в боевых документах штаба 3-й армии по этому поводу записано следующее:

«В 23.00 20.02.44 года сводный отряд в составе 8-го офицерского штрафбата и лыжного батальона 120-й гв сд переправился на западный берег р. Днепр против Гадиловичи, преодолел после сопротивления противника передний край и стал продвигаться на Рогачев».

На каком участке преодолевал линию фронта наш сосед, лыжный батальон, я не знал, и во время боевых действий в тылу противника соприкосновения с лыжниками у нас не ощущалось. Видимо, или характер их задачи, или сложившаяся обстановка заставили этот батальон действовать самостоятельно.

Уже потом, когда наш необычный поход в тыл противника был завершен, в армейской газете была публикация о том, что «этот беспримерный рейд дерзко и смело осуществили отряд Осипова и лыжный батальон Камирного». Стало понятно, что и лыжники тоже успешно выполнили свою задачу. Наш же батальон действовал совершенно самостоятельно. После разгрома какого-то крупного немецкого штаба в дер. Мадоры (нынешнее название «Мадора»), а здесь и еще в Старом Селе бои были горячими, и подрыва нескольких рельсов на железной дороге только к рассвету 20 февраля батальон стал приближаться к Рогачеву с северо-запада, перерезав развилку шоссе на Бобруйск и Жлобин.

И только многие годы спустя из «Советской военной энциклопедии» я узнал, что лыжники были из дивизии полковника Фогеля Я.Я. Был еще и другой лыжный батальон, от 5-й стрелковой дивизии, который линию фронта перешел сутками позже и в другом месте – севернее Нового Быхова. А еще через сутки туда же в результате смелого маневра вышел один полк этой же дивизии. Соединившись, они перерезали железную дорогу Рогачев – Могилев и перехватили шоссе Рогачев – Новый Быхов. Группировка противника оказалась изолированной с севера.

Даже после этого рейда мы узнали о лыжном батальоне, действовавшем с нами, только из короткой корреспонденции в армейской газете. Кстати, это на моей памяти была первая и последняя известная мне публикация о штрафбате, хотя и замаскированная под «отряд» (может, какой-то партизанский?). Ни перед этим, ни после и до самого конца войны штрафбат никогда и нигде не упоминался. У нас ни разу не появлялись ни кинооператоры, ни фотокорреспонденты, ни представители журналистской братии, даже из дивизионных газет. Наверное, сверху было наложено «табу» на освещение действий штрафников. И, как оказалось, не только на военное время.

Так что и после войны мы не искали, как другие, себя в хроникально-документальных фильмах о войне. А ведь наши дети, которых мы брали на просмотр таких фильмов, спрашивали, увидят ли они там нас. Мы как-то отвечали на эти вопросы. Выкручивались, не раскрывая не только им нашу «военную тайну» о службе в штрафбате.

А тогда, в феврале 1944 года, как только наш батальон вышел в район, близкий к северо-западной окраине Рогачева, комбат связался по радио со штабом армии. Вот как это событие отражено в воспоминаниях генерала Горбатова:

«Получили весть от сводного отряда лыжников. Он дошел до Рогачева, но перед самым городом высланная вперед разведка встретилась с противником, засевшим в траншеях. Командир отряда поступил правильно: поняв, что внезапность утрачена, он не стал ввязываться в неравный бой, а отвел отряд в лес и начал действовать по тылам противника».

Да если бы мы и попытались овладеть городом, тем более – удержать его, нам бы это не удалось. Ведь основные силы немцев не были разгромлены, а у нас ни артиллерии, ни бронетанковой техники, ни даже минометов не было! Наша минометная рота под командованием Пекура действовала в этом рейде как стрелковая. А рот пулеметной и противотанковых ружей да взвода ранцевых огнеметов в этих условиях было явно недостаточно! Ведь и в самом Рогачеве, и вблизи него у немцев было сосредоточено большое количество войск и техники.

Вскоре поступила команда «действовать», как и было предусмотрено заранее, – громить тылы, чем мы активно и занялись. Панику в стане врага нам удалось посеять большую. Батальон действовал и группами и собираясь в один довольно мощный кулак. Мелкие наши группы уничтожали технику противника. Захваченные орудия, предварительно перебив их прислугу, поворачивали в сторону заметных скоплений вражеских войск, складов и пр. Среди штрафников были артиллеристы, танкисты, даже летчики, поэтому произвести несколько выстрелов из орудий не составляло труда. Затем эти орудия и минометы взрывали или приводили в негодность другим способом. Поджигали захваченные продовольственные склады и склады боеприпасов, брали под контроль перекрестки дорог, уничтожали подходящие войсковые резервы противника и перерезали линии связи. Временно взятые в плен («временно», потому что после допросов их, естественно, не отпускали, а уничтожали) немцы говорили, что их командование считает, будто в тылу действуют откуда-то взявшаяся дивизия, а то и две, да много партизан. Так начались наши оперативные действия в тылу. Генерал Горбатов в своих мемуарах отмечал, называя и наш штрафбат лыжниками: