И в нашем батальоне в тот период все пополнение из «окруженцев» было «делегировано» именно фронтовыми, а иногда и армейскими комиссиями. Наверное, это было продиктовано все-таки необходимостью срочного и более полного укомплектования штрафбата.

Тогда батальон принял столько пополнения, что по численности приближался к составу стрелкового полка. Во взводах было до 40 человек, роты иногда насчитывали до 200 бойцов, а батальон – около 800 «активных штыков», как говаривали тогда, то есть в 3 раза больше обычного пехотного батальона. Были сформированы все предусмотренные по штату роты, в том числе пулеметная, противотанковых ружей и 82-мм минометов, в которой взводным оказался наш Муся-Миша Гольдштейн. Командиром этой роты был тогда еще старший лейтенант Пекур Федос Ильич, огромного роста белорус, немного медлительный, и, казалось, его было трудно вывести из состояния спокойного равновесия. Вскоре он был произведен в капитаны, а затем и в майоры. Для штрафбата это было нормально. Я сам к концу войны на должности ротного получил звание майора. Да и многие наши офицеры успевали дослужиться до своих штатных званий на ступень выше, чем в обычных войсках.

Числу к 15 февраля показалось, что по какой-то неофициальной команде стали сокращать, казалось, безразмерные по времени часы занятий, стали больше времени отводить на отдых. Появились даже часы личного времени, в которые рекомендовали и письма родным написать, и обмундирование и обувь подремонтировать. Даже мастерские из умельцев были организованы.

Бывалые штатные офицеры и бойцы стали поговаривать о том, что через день-два получим боевую задачу. Так и получилось. Вскоре комбат объявил срок готовности к выступлению, как оказалось потом, для участия в освобождении его родного города Рогачева.

Хотя Рогачевско-Жлобинская наступательная операция Белорусского фронта длилась, как указано в справочных изданиях о Великой Отечественной войне, с 20 по 24 февраля 1944 года, для нас она началась раньше. В ночь на 19 февраля батальон был поднят по тревоге и в срочном порядке, оставив все свои тыловые подразделения и соответствующую охрану в селе Майское, совершил ускоренный пеший марш, преодолев за ночь километров 25, минуя хорошие дороги, чтобы не дать противнику, ведущему постоянное авианаблюдение, разгадать наши приготовления. Были введены строжайшие меры маскировки.

Сосредоточились мы в лесу недалеко от села Гадиловичи ближе к линии фронта уже утром. Там нам немедленно стали выдавать боеприпасы, белые маскхалаты, сухие пайки, придали батальону взвод огнеметчиков и подчинили на время группу саперов. К середине дня мы уже были в боевой готовности, еще не зная, какую задачу будем выполнять.

И вскоре нас построили. Оказалось, что кроме нашего батальона рядом была еще одна большая группа, правда, раза в 4 меньше нашей, но тоже в маскхалатах да еще полностью «вооруженные» лыжами. Потом мы узнали, что это лыжный батальон. Оказывается, батальон батальону рознь. Только здесь я понял, каким большим оказался в то время наш штрафбат.

Через какое-то совсем непродолжительное время к нашему общему строю подъехала на «виллисах» группа больших начальников – генералов и офицеров. Оказывается, к нам прибыл командующий 3-й армией генерал-лейтенант Александр Васильевич Горбатов. Правда, потом многие бойцы, особенно из «окруженцев», приняли его за командующего фронтом генерала Рокоссовского. Но мне стоящий рядом подполковник Кудряшов сказал, что это именно Горбатов, которого он знал в лицо. А это значило, что мы перешли из состава 48-й армии генерала П.Л. Романенко в армию А.В. Горбатова. Рослый, статный, этот генерал довольно четко, но как-то не по-генеральски мягко, почти по-отечески рассказал о сути той боевой задачи, которую предстояло нам выполнить. Я обратил внимание на то, что командующий почему-то опирался на большую, крепкого дерева суковатую палку. Подумал, что он, наверное, еще не оправился от ранения. Это уже потом я слышал не то легенду, не то быль о том, как «учил дураков» этой палкой прославленный генерал.

В своем кратком, весьма эмоциональном выступлении генерал сказал, что перед нами ставится необычайная по сложности и ответственности боевая задача проникновения в тыл противника и активных действий там. И он надеется, что эту задачу наш штрафбат, бойцам и командирам которого доверяют и командование армии, и сам командующий Первым Белорусским фронтом (так со вчерашнего дня стал именоваться наш фронт) генерал армии Рокоссовский, выполнит с честью. А характер задачи, повторил он, свидетельствует о том большом доверии, которое оказывает такому батальону, как наш, командование фронта и армии. Одновременно он пообещал, что если поставленная задача будет выполнена образцово, то всех штрафников, проявивших себя стойкими бойцами, независимо от того, будут ли они ранены, «прольют ли кровь», генерал Рокоссовский освободит от дальнейшего пребывания в штрафном батальоне. Всех их восстановят в прежних воинских званиях, а особо отличившиеся, кроме того, будут награждены орденами или медалями.

Надо только представить, какой общебатальонный, будто усиленный молчащим лесом, вздох надежды раздался после этих слов!

Детали этой задачи объяснил нам наш комбат подполковник Осипов Аркадий Александрович. Это был с заметной сединой, как всегда, со спокойным лицом и мудрым взглядом офицер, казавшийся всем нам весьма пожилым, хотя было ему, как оказалось потом, едва за 35. Задача состояла в том, чтобы в ночь на 19 февраля, как нам, командирам штрафников сообщили, мы, незаметно для противника, должны перейти линию фронта и, избегая боевого соприкосновения с ним, смелым броском выйти ему в тыл, дойти до западной окраины Рогачева. А там, во взаимодействии с лыжным батальоном, захватить город и удерживать его до подхода основных сил армии. На время этой операции наш штрафбат передавался в оперативное подчинение 41-го стрелкового корпуса, и на все это нам отводилось трое суток, из расчета чего и были выданы боеприпасы и сухой, далеко не богатый паек (консервы, сухари и сахар). Взводу разведки, который фактически сформировал уже я, была поставлена задача исполнять роль авангарда, то есть подразделения, идущего первым и прокладывающего путь всему батальону. За своих подчиненных я был спокоен, но больше волновался за себя, смогу ли владеть собой, не растеряюсь ли в сложных ситуациях, смогу ли управлять подчиненными.

Лыжному батальону, подумали тогда мы, наверное, будет легче на лыжах-то! Мне лично глубокие снега не казались особенно отягчающим обстоятельством. Еще свежи были в памяти впечатления от зимних лагерей в военном училище на Дальнем Востоке.

Тогда, в начале февраля 1942 года, нам, курсантам пехотного училища в Комсомольске-на-Амуре, предстояло выйти в зимние лагеря на 18 суток. К этому времени снег, особенно в тайге, был, как говаривал майор Бабкин, наш училищный преподаватель-балагур, «по самые я… извиняюсь», то есть чуть ли не до пояса. А морозы в феврале там зашкаливали за 35 градусов!

На расстояние 50–60 километров в глубь тайги мы совершали марш в ботинках с обмотками, имея с собой в ранце, кроме всего прочего, еще и пару валенок. По прибытии на место устроили лагерь из высоких то ли кедровых, то ли еловых шалашей (один на взвод). В этом шалаше разрешалось жечь небольшой костер, чтобы при возможности, особенно ночью, можно было по очереди согреваться. Ботинки уложили в ранцы, обули валенки. Беда только в том, что вокруг этого костерка могло более или менее эффективно обогреваться одновременно не более 5–7 человек, остальным тепла не доставалось.