– После вашей современной модели мое, конечно, выглядит жалко, но оно досталось мне от отца.

Превратив таким образом старинную берданку в достопочтенную семейную реликвию, он вытащил из футляра три части длиннющего ружья.

Дядя взял их, соединил воедино, с ловкостью волшебника щелкнул затвором, затем, оценив габариты ружья, воскликнул:

– Господи боже мой, да это же мушкет!

– Почти, – согласился с ним отец, – но, говорили, бьет очень метко.

– Не исключено! – согласился дядя.

Приклад был без резьбы, с него уже давно сошел лак. Спусковой крючок не был никелированным, а курок был таких размеров, что походил на изделие кузнеца-самоучки. Я почувствовал себя несколько униженным.

Дядя Жюль открыл затвор и с задумчивым видом принялся его рассматривать.

– Если это не какой-нибудь неизвестный старинный калибр, то, должно быть, двенадцатый!

– Так и есть, – подтвердил отец. – Я купил гильзы номер двенадцать!

– Со штифтом, конечно?

– Да, со штифтом.

Он взял из картонной коробки две-три пустые гильзы и протянул их дяде. На их медных основаниях торчали маленькие гвоздики без головок. Дядя вложил одну гильзу в ствол.

– Ствол чуть разболтался, но это действительно калибр двенадцать со штифтом. Эта модель уже давно не в ходу, потому как не вполне безопасна.

– Почему небезопасна? – живо поинтересовалась мать.

– Самую малость, – сказал дядя, – но все-таки опасность имеется. Видите ли, Огюстина, как только курок ударяет по этому медному гвоздю, порох воспламеняется. А гвоздь этот ничем не закрыт, не предохранен и может сработать от случайного удара.

– Например?

– Например… если патрон выскользнет из рук охотника и упадет вниз гвоздиком, выстрел может произойти у ног охотника.

– Это вряд ли может иметь смертельный исход, – проговорил отец успокаивающим тоном, – да и чтоб я уронил патрон, такого никогда не случится.

– Однако, – отвечала вполголоса мать, – сегодня утром туалетное мыло ты ронял три раза…

– Во-первых, – возразил обиженный отец, – туалетное мыло – предмет очень скользкий, потому что это жир, чего не скажешь о патроне; во-вторых, когда берут в руки туалетное мыло, то не думают о мерах предосторожности: каждый дурак знает, что оно не взорвется. И наконец, следует добавить, что глаза у меня были закрыты, потому как я намыливал голову, а ни один человек в здравом уме, имея дело с патронами, не закроет глаза. Значит, ты можешь быть вполне спокойна.

– Жозеф прав, – подтвердил дядя. – И я почти не сомневаюсь, что он не будет ронять патроны. Но может произойти кое-что другое… Кстати, я сам был свидетелем невероятного происшествия.

Я был тогда очень молод, то было еще время ружей с подобными патронами. Председатель общества охотников, господин Беназет, – (дядя произносил «Беназетэ»), – был такой огромный, что ночью издалека его можно было принять за столитровую бочку вина, так вот для него пришлось изготовить патронташ из двух патронташей, чтоб он смог надеть его на себя…

Однажды после сытного обеда в компании охотников он поскользнулся и со своим огромнейшим патронташем прокатился по лестнице до самого низа: патронташ был набит такими вот патронами со штифтом… знаете, казалось, что стреляет целый взвод, и, к моему сожалению, должен вам сообщить, что это и стало причиной его смерти…

– Жозеф, – проговорила мать, побледнев, – тебе надо купить другое ружье, иначе ты на охоту не пойдешь!

– Ну что ты! – отвечал отец, рассмеявшись. – Во-первых, я ничуть не похож на столитровую бочку, и, во-вторых, я не буду председательствовать на «сытном обеде в компании охотников» в краю заядлых любителей вина. Уверен, взрыв, погубивший господина Беназета, прежде всего вызвал образование гейзера красного вина!

– Очень даже вероятно, – рассмеялся дядя. – К тому же, Огюстина, могу вас заверить, что этот несчастный случай пока единственный в своем роде. – Дядя вдруг вскочил и вскинул ружье к плечу.

– Оставайся на месте! Не шевелись! – крикнула мне мать.

Дядя раз пять-шесть повторил этот маневр, целясь поочередно то в стенные часы, то в лампу на потолке, то в подставку с вертелами. Наконец он вынес приговор:

– Ружье очень старое и весит лишних три фунта. Но оно хорошо ложится в руку и легко вскидывается к плечу. По-моему, оно великолепно!

Лицо отца расплылось в улыбке, и он уже было стал посматривать на присутствующих с некоторой гордостью, как вдруг дядя добавил:

– Если только оно не взорвется.

– Что?! – вскрикнула мать.

– Не бойтесь, Огюстина, будут сделаны все необходимые испытания, и первые выстрелы мы произведем с помощью веревки. Если оно взорвется, у Жозефа больше не будет ружья, зато он сохранит правую руку и глаза. – Он снова принялся рассматривать затвор. – Может случиться также, что при несколько большем заряде изменится его калибр и оно превратится в крупнокалиберное для уток. В конце концов, завтра станет ясно. А сегодня вечером давайте займемся боеприпасами! – Тут в его тоне появились командные нотки. – Для начала погасить в доме все огни! Опасность, которую представляет собой эта керосиновая лампа, достаточно велика! – И, обернувшись ко мне, добавил: – С порохом не шутят!

Мать в страхе побежала на кухню и вылила кастрюльку воды на последние угольки, которые все еще краснели в плите. Отец в это время проверял герметичность медной лампы и прочность подвески.

Когда эти меры предосторожности были приняты, дядя сел за стол, усадив отца напротив себя.

Тетя, для которой эта опасная процедура не содержала, по-видимому, ничего таинственного, поднялась к себе в комнату, чтобы покормить из бутылочки маленького Пьера, и обратно больше не спускалась.

Мать села на стул в двух метрах от стола, а я встал меж ее колен. Я думал, что таким образом – в случае взрыва – мое тело защитит ее.

Дядя взял одну из баночек и осторожно соскреб с нее прорезиненную ленточку, обеспечивавшую герметичность. Я увидел торчащий из пробки крошечный черный шнурок: дядя осторожно захватил его большим и указательным пальцем, потянул, и пробка вышла.

Затем он наклонил горлышко баночки к листу белой бумаги, и из него высыпалась щепотка черного пороха.

Я подошел поближе, загипнотизированный тем, что происходило на моих глазах… Значит, вот он – порох, то страшное вещество, которое поубивало столько зверей и людей, повзрывало столько домов и забросило Наполеона в саму Россию… похож на измельченный уголь, и больше ничего…

Дядя взял большой медный наперсток, прикрепленный к ручке из темного дерева.

– А это мерка для измерения заряда, – пояснил он мне, – на ней нанесены деления на граммы и дециграммы, что обеспечивает вполне удовлетворительную точность.