Голд ведет меня через хаос, как абориген через джунгли, болтая без умолку: «Та дрянь, какую ты всосал на месте крушения, – о, она ж системы все твои переворошила! Точно вирусная, и базовая структура такая же, как у твоего наноплетения. Харгрив умом рехнулся, с такой штукой, будто с кевларом!» Я, в общем, внимания не обращаю. Заметил только: за баррикадой из старых книжек аквариум, здоровенная штука, на сотню галлонов, а внутри копошится что-то – со щупальцами, присосками. Сперва подумал: не иначе, Голд изловил себе детеныша цефов, но нет – всего лишь осьминог. Выглядит так же инопланетно, как и вся прочая мерзость, попадавшаяся мне за последние несколько часов, но, по крайней мере, оно с Земли.

Почему-то оттого все меняется. Я чувствую без малого приязнь, чуть не любовь к склизкой бесхребетной твари. Мы все сейчас в одном аквариуме, правда?

Голд ведет меня через зал:

– О, смотри, такой же стенд, как на острове, только причиндалов поменьше, – и заводит меня в комнату, достаточно пустую, чтобы оценить степень засаленности обоев. У дальней стены – гибрид шезлонга с крестом для распятия. Для распятия и сделано: углубление для комбинезона, руки, ноги вытянуты, место для тела. Садишься, и – судя по круглым маленьким штепселям вдоль рук, ног и хребта – прямо в тебя оно и подключается, соединяется. Пук провисших черных проводов идет от шезлонга к серверу в углу.

– Давай, парень, нужно тебя проверить!

Я опускаюсь в кресло и – упс! Будто в камень заковало. Или комбинезон чертов, или Голд виной, но вот я лежу, парализованный, а пузатый извращенец среднего возраста перекатывается на конторском кресле и возится с чем-то непонятным.

– Ну, наворочено… – вздыхает и направляется к загроможденному древнему столу у стены, возится там с ноутбуком. – Хм, Харгрив… кто знает, что делается в его голове… так, посмотрим, посмотрим… Это странно, очень странно! Это…

И вдруг радость, бывшая на лице Голда при встрече, исчезает напрочь. А вместо нее – ужас, растерянность, гнев. Парень сейчас сорвется в припадок, я такое видывал, знаю.

В руке Голда – пистолет, и дуло смотрит мне в лицо.

– Ты не Пророк! – шипит Голд.

А я все так же не могу шевельнуться.

– Ты кто? Что ты с ним сделал? – шипит Голд, наклоняется ко мне. – Это Харгрив, да? Он любит концы подвязывать. Харгрив тебя послал убить меня!

Интересно, в таком неподвижном состоянии сколько сможет Н-2 вынести? Интересно, какие у Голда есть инструменты? И сколько времени ему потребуется, чтобы вскрыть комбинезон, будто устрицу, и добраться до мягких частей внутри? Успокойся, Натан, успокойся, ты сейчас главный, ты все можешь, не надо паниковать, не спеши!

Вот, именно так, возвращайся к ноутбуку, проверь черный ящик – должен же быть в этой махине черный ящик, – прокрути логи, собери факты.

Факты он, по-видимому, собрал. Откинулся на спинку кресла, задумался. Через пару секунд вспомнил про меня, щелкнул чем-то – и я свободен! Затем встал и, не говоря ни слова, вышел из комнаты.

Иду за ним в гостиную. Там, среди куч хлама, непонятным чудом отыскалось кресло, не заваленное доверху старыми бумагами. В кресле сидит Натан, подперев голову руками, и смотрит в ковер.

– Не могу я больше так, – жалуется он ковру. – Я ж не отвязанный штурмовик, не спец по особым заданиям, крутой, как ты… э-э… как Пророк был. Я – разобиженный вялый ботаник с паранойей. Мать твою, вот я весь.

Замечаю краем глаза: осьминог корчится в аквариуме. Щупальца скручиваются, раскручиваются, зовут меня издалека.

– Пророк должен был нас вывести. Морская пехота и шла за мной. А теперь…

Присоски медленно прилепляются к стеклу, одна за другой, бесконечная череда круглых стоп, на моих глазах тело твари надувается, пухнет огромным мясистым баллоном, затем медленно сдувается, будто тварь испустила медленный усталый вздох. Золотой немигающий глаз смотрит сквозь горизонтальную щель зрачка.

– Это Гудини, – говорит Натан из-за спины и спрашивает с надеждой: – Знаешь что-нибудь про цефалоподов?

Но тут же уныло поправляет себя: «Конечно же нет». Мы с Гудини рассматриваем друг друга через стекло аквариума.

– Они ж умнейшие из беспозвоночных… хм, земных беспозвоночных, – выдает Голд. – Поразительные способности к решению задач, прекрасная память, физическая подвижность на порядок лучше всего, на что способны мы, позвоночные. Знаешь, они контролируют каждую присоску по отдельности. Могут передавать камешек от одной присоски к другой, от кончика щупальца до клюва, через голову на другое щупальце, до кончика, так сотню раз – и ни разу камешек не уронить… Представь только, что б они с клитором делали?

Я поворачиваюсь и успеваю заметить гаснущую на его лице улыбку.

– Знаешь, у него половина нервной системы – в щупальцах. Можно сказать, эти твари в буквальном смысле думают руками.

Гудини отступает к груде искусственных камней, вливается в щели между ними, как эпоксидная смола. Исчезает прямо перед глазами, его тело воспроизводит не только цвет, но и текстуру камней. Голд вздыхает.

Он ошибся. Может, я и тупой солдафон, но знал пару вещей про этих ползучих тварей и до его лекции. Неподалеку от родительского дома, близ набережной, аквариум был со всякими морскими животными, и там – здоровенный треугольный бак из плексигласа, вделанный в стену из искусственного камня, полную пещерок и расселин. Но сколько б раз ни ходил – а платить же приходилось за вход, – драный осьминог всегда прятался в стене. Иногда заметишь глаз, пару щупалец, и все. Жалкое зрелище.

Но однажды ночью я с парой приятелей нагло прошмыгнул в аквариум. В общем, плевое дело, охранник малость поднюхивал кайфа и постоянно забывал включить сигнализацию после обхода. Приятели отправились к баку с акулами, ну а я, непонятно отчего, – к осьминогу. В галерее было сумрачно, зеленый такой сумрак от аквариумов, и никого – здорово, скажу тебе. И представьте, гребаная тварь выползла из норы! Оказывается, осьминоги – ночные твари. Этот надулся и – пу-уфф! Выбросил струю воды, понесся в открытое море. Только там не море, а гребаный бак с водой, и бедолага хряпнулся о стекло, точно обвислый пузырь с водой. Потом, расстроенный, сдутый, опустился на дно, но быстро собрался с силами на еще одну попытку, надулся и – пу-уфф! Понесся в открытое море. И снова шлепался о плексиглас, опускался на дно – чтоб повторить все заново. Я смотрел минут десять – тварь так ничему и не научилась.

В общем, я малость сомневаюсь в Голдовых дифирамбах великому разуму цефалоподов.

Но штука-то вот в чем: хоть тварь и не могла ничему научиться, она и не сдавалась. Я прямо пожалел гада: он же так хотел на свободу, вырваться хотел. Днем-то не видно, прячется, а ночью только слепой не заметил бы, как осьминог ненавидит плексигласовый бак. И вот смотрю на Гудини, думаю про цефов, и, знаете, подспудная такая мыслишка: эх, не видели мы еще этих тварей ночью. В смысле, если невежественный засранец вроде меня еще в нежные прыщавые годы смог почувствовать симпатию к разросшемуся комку слизи, почему бы людям со временем не найти общий язык с цефами?