С грустью она признала его правоту:

— В конце концов, мы были вместе более месяца.

Роберт безнадежно покачал головой:

— Эх, Эмма, отпусти ты его.

Тон гостя привел девушку в бешенство:

— Он — мой отец! Что плохого в желании быть рядом с ним?

— Он не отец, тем более не муж, не любовник и не друг. Он — художник. Как и тот упертый маньяк, которого мы посетили сегодня. У таких нет времени возиться с нашими ценностями или стандартами. Все и всё, не касающееся искусства, уходит на второй план.

— Второй план? Я бы удовлетворилась и вторым, и третьим планом. Но мне всегда достается только последняя строчка длинного перечня его приоритетов. Его творчество, его любовные отношения, его скитания по всему свету, даже Маркус и ты — вы все всегда были важнее для него, чем я.

— Тогда оставь его. Подумай о чем-нибудь еще для разнообразия. Порви со всем этим, забудь. Найди для себя занятие.

— Все это я уже делала. Последние два года только тем и занималась, что порывала с ним.

— Тогда поедем со мной утром в Лондон, поживи с Маркусом и Элен. Отвлекись от Порт-Керриса. У тебя будет время привыкнуть к мысли о новой женитьбе Бена, решить, что делать дальше.

— Мне кажется, я уже решила.

Где-то в подсознании ей виделась как бы вращающаяся сцена, которую она наблюдала из глубины зрительного зала. Одна декорация уходит в темноту, новая медленно появляется в свете прожекторов. Новая комната, новый вид из нового окна.

— Но мне не хочется в Лондон.

— А сегодняшний вечер?

Эмма нахмурилась. Она совсем забыла:

— Сегодняшний вечер?

— Мы договорились вместе поужинать.

Ей почудилось, что сама мысль об этом непереносима:

— Я бы лучше отказалась.

— Тебе бы…

— Не поможет. К тому же разболелась голова. — Это был предлог, оправдание, однако с удивлением девушка обнаружила, что так оно и есть. На нее нахлынула боль, похожая на начинающуюся мигрень, когда глазные яблоки как бы втягивает внутрь черепа. Одна мысль о еде, цыплятах в соусе, мороженом вызвала тошноту.

— Я не могу пойти. Не могу.

Роберт тактично не стал возражать:

— Это не конец света.

Старая, удобная поговорка прозвучала для Эммы просто непереносимо. Она закрыла лицо руками, прижав пальцы к глазам, пыталась остановить рыдания. Ведь знала, что будет еще хуже, боль ослепит ее, все ее тело станет совершенно разбитым.

Эмма услышала, как гость произнес ее имя, подошел к ней вплотную и обнял за плечи. Покачиваясь в его объятиях, она поливала слезами новый костюм Роберта, не пытаясь отстраниться, и тихо стонала, чувствуя крепкую хватку своих страданий, напряженная, безответная и ненавидящая отца за то, что он с ней сделал.

Джейн Маршалл, держа в руках стакан виски со льдом, спросила:

— Ну и что случилось потом?

— Ничего не случилось. Она не захотела пойти поужинать. У нее явно был приступ депрессии, поэтому я уложил ее в постель, дал ей горячее питье и аспирин, а потом вернулся в гостиницу и поужинал один. На следующее утро, в воскресенье, я заехал в коттедж, чтобы проститься перед отъездом в Лондон. Она уже оправилась, хотя и была бледна, но уже было видно, что с ней все в порядке.

— Ты пытался еще раз уговорить ее вернуться с тобой?

— Да. Но она не согласилась, поэтому мы распрощались, и я уехал. И с тех пор — тишина.

— Но ты ведь можешь узнать, где она?

— Не могу. Там нет телефона и никогда не было. Маркус, конечно, написал ей письмо, но, похоже, Эмма унаследовала врожденное отвращение Бена к ответам по почте. От нее не слышно ни слова.

— Как глупо. В наше время… Должен же кто-то сообщить вам.

— Нет никого. Никого, с кем общалась бы Эмма. Нет уборщицы, которая приходила бы убирать. Она сама все делала. Собственно, за этим она и приехала, чтобы вести хозяйство Бена. Конечно, после двух недель молчания Маркус не выдержал и связался по телефону с хозяином паба «Слайдинг Тэкл», в котором часто бывал Бен. Но Бена не было уже шесть недель, а Эмма даже и близко там не появлялась.

— Тогда тебе придется ехать в Порт-Керрис и расспросить людей.

— Маркус не готов к этому.

— Почему?

— На то есть причины. Эмма не ребенок. Ее обидели, а Маркус считает, что раз она хочет, чтобы ее оставили в покое, то он не вправе вмешиваться. Он пригласил ее приехать в Лондон и пожить с ним и Элен, пока она снова не определится. Это самое большее, что он мог сделать. Есть и другая причина.

— Я знаю, — сказала Джейн. — Это Элен, не так ли?

— Да, — вынужден был признать Роберт. — Элен всегда была против того влияния, какое Бен оказывал на Маркуса. Бывали моменты, когда она с радостью увидела бы Бена на дне океана. Но ей приходилось терпеть, так как она понимала: если Маркус не будет нянчиться с Беном и помогать ему, еще неизвестно, что могло бы произойти с Беном Литтоном.

— А теперь ей не хочется, чтобы он убивался еще и из-за Эммы.

— Вот именно.

Джейн встряхнула стакан, и лед зазвенел о стекло. Она сказала:

— А ты?

Он вопросительно взглянул на нее:

— Что я?

— Ты тоже чувствуешь себя ответственным?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ты так говоришь, будто тебя это волнует.

— Да я едва знаком с этой девушкой!

— Но ты беспокоишься о ней.

Он подумал и после долгой паузы сказал:

— Думаю, что да. Бог знает, почему.

Его стакан опустел. Джейн отставила в сторону свое виски и встала, чтобы налить ему еще. Бросая лед в стакан, она сказала:

— Почему ты сам не можешь поехать в Порт-Керрис и все выяснить?

— Потому что ее там нет.

— Нет? Откуда тебе это известно? Мне ты об этом не говорил.

— После неудачных попыток дозвониться в «Слайдинг Тэкл» Маркус испугался. Он позвонил в местный полицейский участок, и полиции удалось выяснить кое-какие сведения и сообщить их нам. Дом заперт, студия закрыта, а почту она попросила оставлять в почтовом отделении.

Он протянул руку, чтобы взять вновь наполненный стакан, который Джейн подала ему через спинку дивана.

— А ее отец? Он знает?

— Да. Маркус написал ему обо всем. Но Бен не тот человек, чтобы волноваться попусту. В конце концов, у него все еще продолжается медовый месяц. Не надо забывать, что в этой семейке совершенно особенные отношения, отличные от обычно складывающихся между отцом и дочерью.