понимать 'почему и за что?' Вдруг так будет. Как ее прогнать? Как ее обидеть? Легко было уйти, когда ты обижал и оскорблял, но получал тоже самое в ответ. Разрыв всегда был избавлением, а сейчас было бы не так. Мог ли он обидеть эту женщину-ребенка? А может она вовсе не ребенок? Почему он ее так видит? Может она мудрее его? Но это неприятно, не нужно ему. Не нужно и все …

– Надо ждать до ее защиты … Он ей 'должен'. Он всегда завершает начатое. Ничего, можно потерпеть, но как трудно быть неискренним … а ничего, потерпит, не умрет … И все-таки ужасно, что он любил, а теперь терпит … страсть заменилась покорным терпением, но тут ничего не поделать … Он умеет терпеть, но не умеет становиться жертвой, не считает нужным. Он даже придумывает отличное себе оправдание: он в итоге расстанется с ней для ее же блага. Не стоит держать девушку. Он не может сделать ее счастливой. По сути он всегда такое для себя придумывает, чтобы было легче уйти, чтобы без моральных мучений и комплексов вины. Он вообще не любит считать себя виноватым.

– С ней что-то не так. Она больна? Она переутомилась? Она в депрессии из-за него, из-за работы? Ага, ну тогда он должен ей помогать активнее, чтобы все ускорить. Да, побыстрее: она защитится и он … свободен. Он сделает для этой девушки все, что может. Любви до гроба у него, как обычно, не вышло. В 54 года наивно ее ждать. Все кончится и он снова будет в ладу с собою.

– Катастрофа! Девушка умрет. Все умрут рано или поздно, но тут получается, что 'рано', до конца этого года. Она уйдет из его жизни, но проблема в том, что она вообще уйдет из жизни. Он не виноват, но … Он этого не хотел. Он будет свободен, но какой страшной ценой.

– Моральные сомнения: надо ли быть с ней до конца? Ехать в Японию, внедриться в ее семью, сидеть у ее постели? Поможет он ей? Хочет ли она этого? Имеет ли он право, прожив с ней год, изображать из себя убитого горем жениха? Может его присутствие будет там в чужой культуре нежелательным? А похороны? Ехать? Должен? Изображать из себя безутешного вдовца? Стоит ли? Он не знает и мучается. Иногда ему кажется, что он – трус, что он все это у себя самого вопрошает, только потому, что ему хочется выйти из жуткой ситуации, а это – трусость. Какой же он урод: все жизнь берег и бережет себя, ограждая от моральных травм. Он такой?

– И последняя часть схемы. А если бы у него спросили, что ты хочешь: свобода ценою ее жизни, или она жива, но ты 'несешь свой крест', делающийся все тяжелее. Ты покупаешь ее жизнь , платя своей несчастливостью.

Конкретные страдания конкретной Йоко перестали Гришу тревожить, он и сам не заметил, что Валера и Йоко стали просто прототипами его книжной истории, они перестали для него существовать сами по себе. Надо сделать открытый конец: альтруисты выберут жизнь девушки, а эгоисты – свою свободу. Никто никому ничего не должен, нельзя вмешиваться в судьбу! Или можно и нужно? Мы вообще 'должны' или 'не должны' другим? Гриша не мог спать: он все записывал, боясь потерять мысль. Все забывается. Он уже не думал о Валере, сюжет книги, ее морально –этические проблемы полностью завладели его мыслями. Когда в новом файле все было подробно изложено, Гриша снова лег в постель рядом с мирно посапывающей Маней и сразу заснул. Будильник уже показывал 3 часа ночи. Перед тем, как провалиться в сон, Гриша на секунду подумал, что 'он' его романа – это все-таки Валера. Эгоист, на страже своего душевного покоя, одинокий волк, с блестящими талантами, друг, готовый для него, для Гриши, на все! Он напишет эту книгу, но надо быть осторожным. Чего только в Валере не намешано.

Два недели пролетели, ничего совершенно не происходило. Пару раз Грише пришлось съездить с Марусей по магазинам. Он отрешенно проходил по залам больших универмагов, покорно ждал у примерочной кабинки, пока Маня примеривала на себя ворох одежды. Она выходила показаться ему в чем-нибудь новом и победоносно улыбалась, ищя его одобрения. Гриша совершенно не мог понять, зачем Мане новые шмотки, у нее, вроде, и так всего было навалом, но женскую суть накопительства он за всю жизнь так и не смог постичь. Что-то звало женщин в магазин, новая одежда их возбуждала, давала вкус к жизни. Старые вещи заменялись новыми не потому, что они рвались или выходили из моды, они просто 'надоедали' … Надо же, как просто. Замечательная юбка … но она надоела.

А Маруська-то его еще ничего, вполне. В юности он так боялся, что она будет толстая, но нет … не стала. Маша конечно раздалась, но была в хорошей форме, подтянута, ухожена, ей бы даже никто не дал ее 52 лет. По старой привычке Машка всегда подкрашивалась перед выходом на улицу, Гриша это видел, но косметика была наложена настолько умеренно и умело, что просто придавала лицу свежесть. 'Все-таки стильная у меня жена. Молодец!' – подумал про себя Гриша. Ему бы следовало Мане это почаще говорить, но он не говорил. То ли забывал, то ли ему было лень, то ли считал комплименты в их отношениях излишними? И тем не менее Марусин победоносный вид, когда она выходила из кабинки, обсуждая с ним цвет и фасон, делали Гришу податливым. Он просто не мог разрушить ее радужное настроение, ее желание нравиться и платил за все их общей карточкой, уже второе воскресенье оставляя в магазинах по сто с лишним долларов, и потом тащил вслед за женой ворох пакетов.

Его Маня была типичная женщина, барахольщица, всегда озабоченная своим видом, способная часы проводить в магазинах, расстраиватьися из-за прыща, поломавшегося ногтя, пары лишних килограммов, не 'того' оттенка помады. Она не любила заумных разговоров, ей была безразлична политика и философия, ей по-сути ничего кроме семьи было ненужно. Маруся с неохотой, только под его нажимом, смотрела арт-хаусные фильмы. Были же на свете и другие женщины, вполне безразличные к тряпкам, косметике и здоровым диетам, чтобы не набирать вес. Может с ними ему было бы интереснее? Гриша подумал, что у них на кафедре были такие, но он их не хотел. Вроде все при