— Ты што, и на ухо слаб ишо стал? — криво усмехнулся Тимоня, намекая на изъян одноглазого свата.

— Но-но!

— Не запряг понужать-то. Слышал же: Танька Солдаткина деньги выдала.

— У-у! Гаденыш…

— Кто?

— Антипов… Сызнова облапошил.

— Зря. Он овечку зарезал.

— Да врет, поди, лесничок-то.

— Насчет овечки правду сказал. Я седни утром свежевать ее ходил. Зятек твой посылал.

Подскочил курортовский мужик. Он понял, что лес уворован и что лесник их «застукал» тепленькими.

— Все, мужики! Сгружай лес обратно. В воровстве я вам не товарищ. У меня жинка, дети.

— А у нас щенки, чо ли? — взревел Корней. — Ну, давай, сгрузим, по домам разбежимся, а дальше что? Утром всех по одному к участковому? А это не хошь? — и Корней поднес к лицу мужика увесистый кулак.

— Поговорили? — ни на кого не глядя, подал голос Тимоня. — Тогда поехали…

— Дык оно, конешно… — встрял продрогший и, как все, промокший под непрекращающимся дождем Кила. — Токо куда?

Мишка выбежал из лесу к грейдерной дороге. Не минуют возчики большака, ведь с одной стороны болотистые осинники, а с другой — пашня и озеро Чаешное. Путь из деляны только сюда, и уж здесь-то мужикам никуда не деться — то ли сворачивать в Нечаевку, то ли в сторону Юрги до курортской дороги. Все будет зависеть от Тимони, а вот настроение его Мишка так и не понял, потому надо ждать их здесь и ждать скрытно, теперь-то уж они не дадут слабинку. Пусть пока думают, что лесничок давно в Нечаевке у печки портки сушит. Оно бы, конечно, лучше сейчас пулей лететь в сельсовет к Татьяне Солдаткиной да еще участковому позвонить, на худой конец деда Якова позвать на помощь, но Мишка боялся упустить из виду пособников Антипова, с этими архаровцами держи ухо востро, от них всего ожидать можно — и глазом не успеешь моргнуть, так лес запрячут, что ни с одной милицией не разыщешь, да еще тебе же по шее и накостыляют.

Зарядивший дождь совсем не походил на весенний — ни грома, ни малого проблеска спрятавшегося где-то совсем близко жаркого солнца, ни теплого и радостного благоухания пробуждающейся земли. Весну упрятала холодная занавесь первого обложного проливня. Через день-другой вздохнет умытый лес, березы проснутся, задышит под солнцем в полную силу земля, а пока тоска и озноб да скучная боль в желудке, ведь вот в такую неуютную погоду почему-то и есть всегда хочется и хочется, чтобы тебя пожалели или хотя бы увидели, какой ты разнесчастный в сию минуту.

Крепко сжав зубы, которые то и дело выбивали чечетку, тоненько, по-щенячьи поскуливая, Мишка разгреб старую, полуистлевшую копешку соломы, приткнутую к разросшимся кустам мелкого дубняка на краю поля. Солома слежалась плотными пластами и под тяжелым верхним слоем парниково дышала теплом. Мишка выбил ногами ямку, умостился поудобнее и накрылся верхним пластом как свалявшейся старой попоной, только пахнувшей не конским потом, а горьковатой прелью и мышиным пометом. Мокрый китель и галифе теперь будут заляпаны истлевшей мякиной и соломенной трухой, мать ахнет, когда Мишка вернется домой. Но фуражку он сберег, сунул ее за пазуху — фуражка для него самый главный козырь во взрослой должности и гордость, коль такая фуражка на голове, можно при встрече с Федей Ермаковым и честь отдать как служивый служивому.

Сначала Мишка услышал пофыркивание лошадей, окрики возчиков, поскрипывание тяжелогруженых дрог, а потом на большаке появились одна за другой все четыре подводы. Не останавливаясь, они сворачивали в сторону Нечаевки. Мужики сидели на возах как большие нахохлившиеся птицы.

«Вот и поделом вам, — уже без особых сомнений и с облегчением вздохнул Мишка, — а то ишь чего удумали… Ну, теперь Антипов поедом меня есть будет, теперь жди от него пакости не в мировом масштабе, а точно по адресу — ему, Мишке Разгонову. А может, и не посмеет, с бабами он еще мастак воевать, а на мужиков пороху не хватает. Правда, я в мужики еще не вышел, но ведь Кузя Бакин заморыш заморышем, а вон как звезданул агента по кумполу осиновым полешком».

Возчиков назад ждать пришлось недолго — споро обернулись, их было все так же четверо, они гнали лошадей, видимо, торопились засветло управиться с этим злополучным строевым лесом и успеть еще к Антипову на жаркое из свежатины. Мишка и на этот раз решил до конца проследить за мужиками, а то ведь, не дай бог, сплавят вторую ездку не по назначению. Он уже отогрелся в сухости и тепле, настроение лучше некуда — еще бы, такое дело шутейно провернул, а что могли мужики голову ему отвинтить, так ведь волков бояться — в лес не ходить. А Тимоня-то догадлив, не попер на рожон, сообразил, что если лес будет в Нечаевке, то и Мишка зря трепаться не станет. Мишке-то что надо: чтоб порядок был и чтобы лишку живых деревьев не пускать на порубку. Тимоня с Антипова должное возьмет. Раз общие тайны у них, то и счеты свои.

День кончился как-то сразу, на западе тихо истлела еле пробивающаяся сквозь низкую облачность трепетно-розовая светотень. Сгустилась тишина. Утихомиренное ненастьем, примолкло все сущее в лесу, только дождь рождал однозвучный шлепоток по набухающей моросью земле да еще мягкие, притененные колокольца собранных крупных капель на безлистых еще ветках срывались и тонули в объявившихся лужицах под кронами деревьев.

Мужики на сей раз проехали по большаку в сторону Нечаевки уже в подкравшихся сумерках. Мишка вспомнил, как бросил наугад Тимоне, что он, мол, всегда в лесу, и не удержался от мальчишеского соблазна доказать на деле те слова, пусть и Тимоня, и курортовский мужик, и особенно гусиновские горлопаны Кила с Корнеем увидят его и пусть запомнят, что Мишка действительно всегда в лесу, всегда может оказаться на узкой дорожке в самый неподходящий момент для лиходеев. Он выбрался из укрытия, быстро достал спичечный коробок в непромокаемом медном футлярчике и поджег скрывавший его до поры стожок. Шипя, выбрасывая искры и расталкивая серый с лиловыми подпалинами дым, по-над кустами занялся огонь.

Мишка надел на голову фуражку, одернул китель, сбил кнутовищем солому с галифе и стал к огню так, чтобы его увидели проезжающие невдалеке возчики. И конечно же они его увидели и конечно же удивились тому, что он один в лесу, в такую позднюю пору да еще среди непогоды, ну и к тому же у костра, открывающего лесника — хоть из ружья по нему стреляй. Тимоня, пожалуй, не удивится, подумалось Мишке, Тимоня поймет, почему именно в этом, а не в другом месте оказался вездесущий лесничок в форменной фуражке, почему именно в это неудобное время и зачем костер — все поймет, не дурак ведь Тимоня совсем. Мишка представил, как смотрится он в отблесках костра со стороны большака: спокойно наблюдает за мужиками, которые вольны сейчас хоть биться головами о бревна, хоть кусать с досады ременные вожжи, а вот поделать в данный момент с Мишкой ну ничегошеньки не могут.

Он стоял так недолго, может быть, с полминутки, потом шагнул в сторону, в тень, за куст, и нет его, снова исчез, как будто и не было его здесь, а костер вскинулся дымным, прижатым к земле искрящимся цветком и сник, зачадил. Тут же все случившееся упрятали дождь, сумерки, тишина…