Например, из тех 262 евреев, которые были крещены после подготовки в Доме катехуменов в Модене между 1629 и 1701 годами, 115 шли к священной купели в сопровождении князей и княгинь из рода самих д’Эсте. Обряд обычно проходил в главном городском соборе и отправлялся архиепископом, причем сопровождался пышным шествием от самого Дома катехуменов. Еврей, облаченный во все белое, шел к собору посреди шумной толпы собратьев-хоругвеносцев, распевавших вдохновенные гимны. После возвращения в Дом катехуменов верующие слаженно пели Benedictus Dominus Deus Israel [лат. «Благословен Господь Бог Израиля»][62].

Вдохновляющие истории о том, как очередной еврей узрел свет и вступил в Дом катехуменов, несмотря на отчаянные попытки родственников помешать ему, регулярно печатали в виде отдельных брошюр вместе с истовыми описаниями тех пышных церемоний крещения, которые за этим последовали. Церковь с превеликой гордостью продолжала возвещать о крещении евреев вплоть до того времени, когда произошло похищение Эдгардо[63]. Колонка новостей одного из самых влиятельных католических журналов той поры Civiltà Cattolica просто захлебывалась от восторга, сообщая о самых недавних случаях крещения, где бы они ни происходили. Имена менялись, но сама история оставалась, по сути, неизменной.

Например, в субботу накануне Пасхи 1853 года некую молодую еврейку из Галиции крестил кардинал в Латеранской базилике в Риме, а рядом стояла ее крестная, княгиня Торлония. Еще в детстве будущей новообращенной явилось видение, и в нем она узрела два храма. Один храм, украшенный красивыми цветами, был великолепным, а второй лежал в руинах. Истолковать это видение очень просто, пояснял иезуитский журнал: первый храм — это Ватикан, а второй — синагога. Женщина слышала голос, который призывал ее войти в нарядный храм и помолиться там. Ее мать, узнав о таком видении, изо всех сил убеждала девушку выбросить все это из головы. Но с годами, хотя ее выдали замуж и у нее уже появились дети, она никак не могла забыть то видение. Таясь ото всех, она принялась изучать все, что только могла узнать о христианстве.

Когда наконец женщина почувствовала, что больше не в силах сопротивляться духовному зову церкви, она бежала из дома вместе с маленьким сыном. Вначале она добралась до Константинополя, а оттуда — до Рима. После множества лишений и опасностей, выпавших ей на пути, она наконец попала в священный город и там — о чудо! — воочию увидела тот самый храм из своего детского видения: это был собор Святого Петра. После долгих лет мучений еврейка обрела желанный покой[64].

Когда речь шла о еврейских женщинах, в типичных церковных историях про их обращение обязательно рассказывалось, как уже в раннем возрасте им являлось сверхъестественное видение, благодаря которому они обнаруживали в себе тягу к истинной вере и затем жили в страхе родительского наказания, что ожидало их, если откроются их тайные помыслы. Именно таким был рассказ, помещенный в одном из выпусков Civiltà Cattolica за 1856 год по случаю крещения двух сестер-евреек, 20 и 22 лет. Крестил их епископ города Асколи в главном городском соборе. Когда епископ впервые услышал об их желании принять христианство, рассказывал журнал, он подробно расспросил их и удостоверился в их искренности. Он тщательно продумал, как перевезти девушек из дома в монастырь, так как понимал, что им грозит смертельная опасность, если родные обо всем узнают. После отважного побега в монастырь девушки написали письмо матери и рассказали ей обо всем, что произошло. В еврейской общине поднялось возмущение. Тем временем священник, который первым узнал о тайной мечте девушек перейти в христианство, получил письмо от их младшей кузины, которая признавалась, что сама «жаждет крестильной воды» и пребывает в отчаянии после побега сестер, потому что теперь ее будут стеречь особенно строго. Но на все воля Божья: этой молодой женщине тоже удалось вырваться из семейных тисков и воссоединиться с кузинами в монастыре.

«Три еврейки, — рассказывалось дальше в статье из Civiltà Cattolica, — давно отправляли обряды нашей веры у себя дома, например читали Pater Noster, Ave Maria и Credo. Еще они знали молитву про венец Марии и совершали новены, готовясь к празднествам в честь святой Марии». Однажды отец одной из девушек увидел у нее на шее кармелитский наплечник, а в руках — книжечку о христианском вероучении и набросился на нее с «бранью и побоями». Но вот настал тот долгожданный день, когда епископ подвел всех трех молодых женщин к святому причастию, и плакали тогда не только они сами: многие из собравшейся толпы правительственных чиновников, аристократов и других горожан тоже проливали слезы[65].

Если в церковных рассказах об обращении еврейских женщин почти всегда упоминались сверхъестественные видения и моменты духовного пробуждения, то мужчин к истинной вере направляло не сердце, а ум. Типичным примером такой «мужской» истории является церковный отчет, напечатанный в 1856 году по случаю крещения в часовне при римском Доме катехуменов некоего Алессандро Кальи, сына раввина из города Удине на северо-востоке Италии. Путь молодого человека к обращению начался шестью годами ранее, когда благодаря учебе он начал сомневаться в истинности религии своих предков. Согласно публикации, чем больше он учился, тем яснее понимал, что в иудаизме есть множество противоречий и изъянов, начиная с отсутствия духовенства и кончая постоянными пререканиями, которым предаются раввины вместо того, чтобы свято чтить законы Моисея. Но главным доводом, убедившим юношу, стало «не объяснимое ничем иным, кроме как Господним проклятьем, презрение к его народу, наделенному и богатствами, и умом, и гражданскими достоинствами». Он уехал из Удине в Падую, чтобы изучать математику в университете. Там он начал посещать мессы и высказываться в защиту истинности христианской религии. В конце концов он отправился в Дом катехуменов в Риме и ступил на стезю спасения[66].

Если преобладающий жанр трафаретных католических историй повествовал о немногочисленных евреях, которым посчастливилось узреть свет и выстоять против самых страшных угроз и оскорблений, чтобы принять истинную веру, то самим евреям все виделось совершенно иначе. В глазах жителей гетто те взрослые евреи, которые добровольно вступали в Дома катехуменов, являлись предателями, злосчастными неудачниками и коварными интриганами, какие, к сожалению, встречаются почти в любой общине. Ими движут отнюдь не духовные, а самые грубые материальные мотивы. Все эти рассказы о пышных драгоценностях и нарядной одежде, о внимании кардиналов и аристократов представали совсем в другом свете: как свидетельство не духовного подъема, а самой постыдной духовной проституции. В таком варианте рассказа было сразу две сильных стороны: во-первых, напрашивался вывод, что в Дом катехуменов попадают лишь самые безнравственные и ненадежные евреи, а во-вторых, что ни один еврей не может искренне поверить в то, что христианство превосходит веру его предков[67].