затянули на все лады хором:

— Что за глупый скворец, что за глупый скворец, что за глупый скворец[6].

Короткая летняя ночь закончилась. Вдалеке загудел, отправляясь, паровоз, они вошли в сонный город. Подбежали собаки, намереваясь облаять лошадей, но, учуяв кровь и мертвецов, сконфузились и молча расступились. Коты с заборов укоризненно глядели им вслед. Только безумные куры временами перебегали дорогу прямо перед копытами коней.

Они вошли во двор околотка и сгрузили покойников в тень в лопухи, накрыв холщиной. Утро было еще слишком ранним, чтобы прочие сотрудники ЧК начали подтягиваться на службу.

— Можно и поспать, — сказал один чекист другому. — Ночка выдалась еще та!

— Вот я сейчас кому-то посплю! — раздался, вдруг, громоподобный голос, и чекисты испуганно застыли по стойке смирно, содрав с головы мятые фуражки.

Тойво тоже застыл, Имре со своей лавки, где возлежал с заново перебинтованной простреленной ногой, хмыкнул, а Тынис все еще на улице щерился на солнце.

Антикайнен осмотрелся, но источника зычного баса не увидел. Он хотел, было, спросить «кто это», но постеснялся. Тем не менее, чекисты все так же продолжали тянуться во фрунт. Тойво проследил за их взглядом и уперся в тумбочку возле окна. Вернее — это был некий старинный секретер на выгнутых ножках, высотой от пола в полтора метра. Восход солнца сверкал через окно, слепя и блистая сквозь не вполне чистое стекло. Пылинки плясали в этом потоке света, как парашютики одуванчиков на поле. А рядом с секретером угадывалась фигура, не совсем человеческая, но, если судить по ее еле заметному движению, живая. Высотой она была как раз под срез верхней крышки старинной тумбочки.

— Чего уставился? — громогласно гавкнула фигура, обретая человеческие руки-ноги и легкий прибалтийский акцент.

«Да это же товарищ Лацис!» — догадался Антикайнен. — «Почему он на коленях стоит?»

На крики в помещение осторожно заглянул Тынис, увидел с другого угла начальственный силуэт, догадался, кто бы это мог быть, и начал лихорадочно рыться в своем саквояже, выискивая какие-то бумаги.

Товарищ Лацис, а это был именно он, вышел на середину комнаты и стал покачиваться с пятки на носок. Он не стоял возле секретера на коленях, он просто был очень маленького роста. Обычно такие люди питают страсть к очень большим вещам: огромным женщинам, внушительным машинам и гигантским пистолетам. У Лациса на боку поверх кожаной тужурки в деревянной кобуре покоился громадный маузер. Это не был, конечно, какой-то особый маузер, но на фоне самого Лациса он выглядел несоразмерно большим.

— Доклад! — рявкнул он.

— Товарищ начальник! — сказал один из чекистов. — Во время вашего отсутствия имело место происшествие, а именно: нападение банды контрреволюционеров на чекистское сопровождение! Бандиты в количестве четырех человек уничтожены. Погибло также гражданское лицо: возчик из крестьян. Товарищ Имре ранен в перестрелке.

— Кого сопровождали?

Чекист выразительно посмотрел на Тойво, тот откашлялся, собираясь с мыслями, но тут вперед выдвинулся Тынис.

Он протянул начальнику ЧК гербовую бумагу за подписью, конечно же, Бокия.

— Ясно, — снижая тон, вероятно — смягчаясь, проговорил Лацис. — Что теперь нужно от меня?

— Только содействие, — сказал эстонец.

— Вы его получите, — сказал товарищ Лацис и пошел по коридору к своему кабинету.

Когда за ним захлопнулась дверь, чекисты облегченно вздохнули.

— Мог и пристрелить, — сказал один.

— Да, скор на управу, — добавил другой. — От такого не уйти.

Тойво с этим не мог не согласиться: вопьется клещом — не сбросить. Иметь такого врага нежелательно, тем более, когда на кону только что обретенная свобода Лотты и ее семьи. В смутное время главенствовать силовыми структурами могли только решительные до самопожертвования люди. Они жертвовали своей душой, не боясь марать руки в крови. Раз благие цели, то и дела — тоже благие.

Самыми преданными делу Рабоче-Крестьянской Революции были евреи, латыши и чехи. Именно их приказами и устанавливался новый порядок: пулями, штыками и шомполами.

— Теперь и нам надо поработать, — сказал Тынис, подойдя к Тойво, намекая на научную часть их договоренности.

— Что — прямо сейчас?

— Конечно, отдохнуть не помешает, — зевнул эстонец. — Надо только с постоем определиться. А с вечера и начнем. Ну, а завтра я уеду в Семипалатинск.

Они побрели к ближайшему постоялому двору, оставив чекистов заниматься своими утренними делами: разводкой, учением, определением погибших бандитов, доставкой раненного героя Имре в больничку. Товарищ Лацис, отбивший в губернию молнию об уничтожении четверых контрреволюционеров, пребывал в благостном (выделено мной: от слова black — черный) настроении. Чтобы доказывать свою преданность делу, нужны жертвоприношения, и лучше, если они будут не со стороны пламенных борцов, а со стороны мирного, так сказать, населения.

Имре глядел в больничный потолок и копил злобу. Он злился на Мищенко, втянувшего его в оказавшейся проигрышной авантюру, на карлика Лациса, на пьяниц-чекистов и на отряженную за обещания барыша шпану, на счастливчика Тойво, которому просто везет и, вообще, на весь мир. Однако ничего еще не потеряно: чухонец никуда не подевался, Мищенко пока не приехал, нога беспокоит не сильно. Завтра можно вновь что-нибудь придумать.

Лотта ехала в поезде с Костромы, намереваясь сойти в Бологое. Там уже было и вовсе рукой подать до Питера. Никто из ее семьи не разговаривал, не плакал и не радовался. Все были настолько опустошены, что на эмоции не было ни сил, ни желания. Лишь отец пробормотал: «Чудом ушли, чудом».

Их некоторая обветшалость в одежде компенсировалась мандатом с печатью и подписью, легализирующим их путешествие. Впрочем, тогда еще на вокзалах народ не хватали абы за что.

А двое «спасителей» разговаривали между собой без умолку.

— Теперь можно угол снять и с казарм съехать, — сказал один.

— Да, — через пятнадцать минут ответил другой. — Поесть в столовой можно, как человеку. И к работе пристроиться.

— Ты куда пойдешь работать? — спустя час поинтересовался первый финн. — В ментовку?

— Нет, — подумав с полчаса, ответил второй финн. — Я бы домой вернулся, да нельзя. Там я дорожным мастером был. Дороги строил и здесь смогу построить. Может, и в России тоже решатся дороги справить? Тогда и я сгожусь.

— Да ты что? — засмеялся через другие полчаса собеседник. — России дороги не нужны, потому что они очень дороги. Разве не видишь? А я пойду краснодеревщиком устраиваться.

Тут и случилось Бологое.

Тойво же спал, в первый раз за месяц испытывая легкость на душе. Он сделал все, что мог. Он смог сделать многое.

9. Гроза

Тынис и Тойво, освеженные сном, пришли к