— Ты должна! — прикрикнула на нее обычно мягкая и доброжелательная Мария. Она наблюдала, как с каждой схваткой появляется и исчезает головка, зная, что, если упустить время, они потеряют ребенка. — Тужься! — заорала она так оглушительно, что Беата испуганно повиновалась. — Вот так! Еще раз! Давай!

Она велела Антуану держать Беату за плечи, а Беате — упереться ступнями в изножье кровати. Беата кричала так, словно ее резали. Зато головка почти вышла, и Мария отрывисто отдавала очередные команды. И наконец они услышали слабый писк, поразивший всех. Беата по-прежнему кричала, потрясенно глядя на Антуана. Мария приказала ей напрячься еще раз. Теперь освободились плечики. Еще пара потуг — и окровавленный ребенок с громким криком вывалился на постель. Это оказалась девочка.

Простыни под Беатой были ярко-алого цвета. Мария сразу поняла, что роженица потеряла много крови, но для паники пока не было причин. Как они и подозревали, ребенок был настоящим великаном. Под изумленными взглядами молодых родителей Мария ловко перевязала пуповину в двух местах и перерезала ее. Потом быстро обтерла ребенка, завернула в простынку и положила на руки матери. Антуан, не стесняясь, плакал. Для него не было зрелища прекраснее, чем жена с их дочерью на руках.

— Прости, — покаянно прошептал он. — Прости за то, что тебе пришлось пережить такой ужас.

Беата прижала девочку к груди и улыбнулась мужу.

— Оно того стоило, — заверила она. Вид у нее был усталый, но блаженный. Трудно было поверить, что это та самая женщина, которая только что пронзительно кричала от боли. Сейчас она выглядела измученной, но умиротворенной и счастливой. — Она такая красивая.

— И ты тоже, — прошептал Антуан, осторожно касаясь сначала ее щеки, потом щечки младенца. Малышка внимательно смотрела на них, словно радуясь знакомству. Беата крепче прижала ее к груди и бессильно откинулась на подушки. Она оказалась не готова к мукам родов. Почему ей никто ничего не говорил? Женщины вечно болтали на подобные темы, но всегда шепотом, и теперь Беата понимала почему. Будь они откровенны с ней, у нее, возможно, не хватило бы мужества пойти на такое. Да и ее муж все еще не мог оправиться от пережитого потрясения.

Антуан долго не отходил от постели, разговаривая с Беатой, воркуя с младенцем. Наконец Мария, потеряв терпение, попросила его уйти на кухню, поужинать и выпить бренди: судя по всему, ему не помешает подкрепиться. Было уже начало десятого, и Марии хотелось поскорее вымыть Беату, ребенка, перестелить постель и убрать в комнате.

Прошел целый час, прежде чем она пригласила Антуана войти. Его встретила на редкость идиллическая картина. Беата, причесанная, умытая, лежала на накрахмаленных простынях, а дитя спало у нее на руках. Ни следа крови. Ни единственного признака того кошмара, что творился здесь весь день.

Антуан благодарно улыбнулся Марии:

— Ты замечательная женщина.

— Это вы замечательные. Вы оба. Просто молодцы. Кстати, ваша дочь весит почти пять кило, — объявила Мария так гордо, словно сама стала матерью. Правда, не слишком бы ей хотелось родить такого крупного ребенка: уж очень это нелегко, особенно учитывая размеры самой Беаты. К тому же была пара опасных моментов, когда Мария боялась, что может потерять и мать, и ребенка, но она ничем не выдала своего страха. Десять фунтов, подумать только! Даже сейчас, на руках матери, девочка выглядела больше обычного новорожденного. Поистине редкий случай.

— Как вы собираетесь ее назвать? — спросила Мария, посматривая на стоявшего в дверях Вальтера. Тот, в свою очередь, любовался трогательной картиной: молодые родители вместе с мирно спящей малышкой.

Беата и Антуан переглянулись. Они уже давно пытались подбирать имена, но так ничего определенного и не решили. Но едва увидев свою девочку, Беата поняла, что уже знает, как ее зовут. Среди перебираемых ими имен было одно, удивительно ей подходившее.

— А что, если мы назовем ее Амадеей? — спросила она мужа. Тот задумался. Когда-то он предполагал назвать свою дочь Франсуазой, в честь матери, но после того, как та выплеснула свою ненависть на Беату, которую называла не иначе, как «эта еврейка», он отказался от своего прежнего плана. И Беата, и Антуан знали, что «Амадея» значит «любимица Бога», и, конечно, так оно и было, не говоря уже о том, что девочка с первой минуты стала кумиром своих родителей.

— Мне нравится. И ей подходит. Такая красавица должна иметь особенное имя. Амадея де Валлеран, — произнес Антуан, словно пробуя имя на вкус, и Беата улыбнулась. Малышка пошевелилась, издала тихий звук, нечто среднее между вздохом и воркованием, и все присутствующие рассмеялись.

— Смотрите, ей тоже нравится.

— Значит, решено, — заключила Беата. Всего за какой-то час она почти полностью оправилась, пришла в себя и выглядела так, словно сейчас вскочит и закружится в вальсе, хотя Антуан мысленно благодарил Бога за то, что его жена все же вряд ли отважится на такое.

— Амадея, — повторила Беата, счастливо улыбаясь своему первенцу, и восторженно взглянула на мужа.

Этой ночью Антуан, держа Беату в объятиях, про себя поражался событиям прошедшего дня. Малышка мирно спала в корзинке рядом с их кроватью, и глаза Беаты тоже были закрыты. Антуан зажмурился и прошептал короткую молитву-благодарность за чудо, которое сегодня снизошло на них. Амадея. Воистину любимица Бога. И он помолился, чтобы так было всегда.

Амадее де Валлеран было девятнадцать месяцев и десять дней, когда война наконец закончилась. Шел тысяча девятьсот восемнадцатый год. Голубоглазая блондинка, чересчур крупная для своего возраста, вызывала восторги у своих родителей, и у Цуберов. Мария понимала, что, как только придет конец войне, молодой семье, прожившей с ними последние два года, придется уехать. Остаться в Швейцарии навсегда Беата и Антуан не могли. Едва воюющие страны подпишут мирный договор, Швейцария откажется предоставлять убежище беженцам.

К Рождеству восемнадцатого года молодые люди были сыты по горло спорами, куда им лучше ехать: в Германию или во Францию. Семья Антуана наотрез отказалась принять его жену и полукровку-дочь в фамильном замке в Дордони, по-прежнему всячески выказывая свою неприязнь к Беате. Переход ее в католицизм не имел для родных Антуана никакого значения. Для них она была и навсегда останется еврейкой, поэтому двери родного дома оказались для Антуана закрытыми. Дела Беаты были не лучше. Письма, посланные ею родителям и Бригитте, по-прежнему возвращались нераспечатанными. Беата напрасно гадала, есть ли у сестры ребенок. Сама она очень хотела второго, и поэтому они с Антуаном не делали ничего, чтобы воспрепятствовать зачатию, но, к удивлению Беаты, все их усилия оказывались бесплодными. Это было странным, ведь Амадея появилась на свет ровно через девять месяцев после их свадьбы. Но все равно они были безоблачно счастливы. Девочка свободно бегала повсюду, совала крошечный носик в каждый уголок и без умолку болтала на собственном тарабарском языке. Цуберы относились к ней как к своей внучке, и заранее переживали, как станут скучать, когда она уедет.