Кажется, отсюда долго лететь вниз.

Иван смотрит вперёд, зацепляется за водную гладь и скользит взглядом вдоль реки. Это Нева, молчаливая и чернильно-чёрная, каменные берега заросли серой растительностью. Местами облицовка набережной пробита деревьями… Если их можно назвать деревьями. Мясистые серые стволы, скрюченные листья…

Мост. Ещё мост, теперь разрушенный.

Вдалеке видны здания. Знакомый шпиль адмиралтейства.

Дальше Иван видит почти круглое поле развалин, там прошла ударная волна, сровняв здания с землей. Профессор Водяник бы, наверное, сказал, что здесь был высотный ядерный взрыв. Нейтронная бомба. Разрушений не так много, а вот заражение местности на пятьдесят лет вперёд.

Наконец, сориентировавшись, Иван понимает, где он сейчас.

Это «свечка» Газпрома. Охта-центр.

Фаллический символ, прорвавший небесную линию города. В здании под ногами есть нечто жуткое, не передаваемое словами. Безжизненное мёртвое строение под ногами гудит и воет, раскачивается в воздухе. Амплитуда: несколько метров туда, несколько обратно. Иван помнит, что полностью здание доделать не успели, построили только пустую коробку. Окна успели сделать, но их выбило взрывной волной. Внутри здания всё мёртво. В час «П» здесь не было людей — кроме строителей, быть может?

Иван переводит взгляд и видит на другом берегу Невы блекло-голубое здание Смольного собора. Некогда изящные башенки выцвели, части нет совсем. Одна сохранилось, но чёрная от времени. С высоты Охта-центра всё это кажется мелким и игрушечным.

Бамм.

Кажется, в здании что-то есть. Какая-то жизнь. Иван поворачивает голову и видит глаз.

Чёрный, круглый глаз смотрит на него сквозь перекрестье ржавых балок, сквозь провал в смотровой площадке.

Иван чувствует, как мороз пробегает по коже.

Не птичий.

Клекот. Длинная зубастая пасть высовывается сквозь лифтовую шахту. Дёргается, бьётся. Длинная вытянутая шея покрыта серым пухом. Зубы треугольные и мелкие.

Иван отшатывается. Клацанье клюва и недовольный скрежещущий голос твари. Порыв ветра толкает его в спину. Иван чудом сохраняет равновесие, вцепляется в металлическую станину, ведущую вертикально вверх. Здание медленно раскачивается. Холодный мокрый металл под пальцами. Скользкая ржавчина.

Иван вцепляется что есть силы, но пальцы соскальзывают.

Один палец отрывается от балки. Другой…

Страха нет. Есть странное оцепенение, словно происходящее его, Ивана, не касается.

Он держится на двух пальцах. Они белые он напряжения.

В следующее мгновение Иван свободной рукой вынимает нож — замах — блеск лезвия — удар. Дамц. Клинок перерубает пальцы чуть ниже второй фаланги.

Иван молча смотрит, как брызжет… нет, крови нет. Совсем.

Пальцы медленно отделяются от кисти. Щель между ними и основаниями становится всё больше, больше. Превращается из тонкого канала в широкое русло Невы.

Иван отпускает нож. Тот кувыркаясь, летит вниз и исчезает в тумане.

Иван видит белый ровный срез с точками костей…

И начинает падать.

Ветер свистит в ушах. В животе нарастает провал. Мелькают этажи. Башня стоит под наклоном, поэтому они всё дальше.

В следующее мгновение Иван влетает в серый мокрый туман.

Внезапная слепота.

Пропасть в животе.

Удар.

* * *

— Ван, слышишь? — голос Солохи. — Тут какая-то фигня происходит.

Он открыл глаза, сдвинул вязаную шапку на лоб. Обычно он надевал её под каску и для тепла, а сейчас натянул до носа — чтобы подремать при свете ламп. Лучше бы и не пробовал. Снится всякая хрень…

— Драка! — заорали неподалеку. Народ на станции заволновался. Словно в воду бросили огромный булыжник и пошли круги.

Вернулся Пашка:

— А-атас полный. Опять невские с адмиральцами чего-то не поделили… Ща резаться будут!

Иван вскочил, охнул от внезапной боли в боку. Твою мать… Оно вроде и не его дело, но там свои.

Когда он добежал, на платформе уже собралась толпа, и знакомый голос разруливал ситуацию.

— Предлагаю решить дело миром, — сказал Шакилов.

— Это как?

Шакил улыбнулся, став вдруг добродушным, как плюшевый мишка. Только с автоматом и разбитой мордой.

— Переведём разговор в другую плоскость, приятель.

— Короче, — крепыш набычился. Под глазом у него багровел фингал. — Что предлагаешь-то?

— Футбол.

* * *

Команды собрали быстро. Найти мяч, освободить место, сделать ворота, разметку — ерунда. Полчаса и готово. Дольше всего спорили о названии команд.

И те и другие хотели называться «Зенит». Ну ещё бы. Долго обсуждали, кто-то предложил назваться Зенит-1 и Зенит-2. Сначала это решение поддержали почти все, но тут начались споры, какая из команд будет «вторым» Зенитом. Потом перекинулись на другие названия.

— Петротрест!

— Сам ты «Петротрест»… скажи ещё «Алые паруса»! Лучше уж «Динамо»…

Шакилов забрал своих на совещание, вернулся и сообщил, что они всё-таки «Зенит».

— Тогда мы Манчестер Юнайтед, — решил крепыш. — Всё, поехали.

* * *

— Футбол, что ли? — спросил Иван.

— Нет, фигурное катание… футбол, конечно.

Свисток.

Сосед толкнул Ивана локтем — смотри, смотри. Диггера перекосило от боли.

Судья в чёрном резво перегнал игрока с мячом и ушёл в отрыв. Ни фига себе. Молодые парни по сравнению с ним казались медлительными, как улитки.

Сосед повернулся — лицо раскраснелось, глаза горят. Фанатичный, лихорадочный блеск глаз. Пьяный, наверное, решил Иван. Или обкуренный.

— Видел?! — спросил сосед.

— Видел, — сказал Иван. Дать ему в рожу или не стоит? Ребра пылали.

— Э-э, друг, — сказал сосед. — До войны тебе такое и не снилось. Знаешь кто у нас судья? Знаменитый Гайфулин!

— А кто это? — Иван, на миг забыв про больные ребра, покрутил головой. Но знаменитым Гайфулин как-то не выглядел. Вполне обычный пожилой дядька в чёрных трусах и со свистком в свистком. Он бегал по расчищенной платформе и сдержанно матерился.

Единственное, бегал быстро. Куда быстрее футболистов.

— Вот его бы нападающим, — сказал Иван, решив, что по морде всегда успеется, а поболтать интересно.

И не ошибся.

— Ну ты даешь, парень! — присвистнул сосед. — Неужели не узнал? Это же сам Джохар Гайфулин, судья международной категории! Представляешь? Он Чемпионат Мира судил в две тысячи десятом. Италия-Бразилия, веришь, нет? Тебе такое и не снилось. Представь, поле длиной в три таких станции. Зелёное, красивое, ровное. Да там одного народу на трибунах было за сто тысяч. И сотни миллионов смотрели по телевизору. Миллиарды людей! А теперь он судит любительский матч…