— Тетушка, что вас так печалит? Вы уже несколько дней о чем-то мучительно думаете.

— Милая, мне кажется, что план поездки в Санкт-Петербург не очень нам подходит. Там мы будем слишком на виду, а я до возвращения вашего брата этого не хотела бы. В имения тоже ехать страшно — там все соседи сразу разнесут весть о нашем приезде, нас даже не придется искать, а можно будет просто задать вопрос на рынке в уездном городе, и все с готовностью расскажут, как доехать до нашего имения. Лучше всего, как мне кажется, остаться в Москве, в этом году еще мало кто вернулся в город после пожара. Но дом Черкасских слишком знаменит, его легко найти.

— Тетушка, не расстраивайтесь, — успокоила старую женщину Долли, — давайте поедем в Марфино, все равно ямских лошадей легко проследить, и, если Островский нас преследует, он будет расспрашивать ямщиков. Остановимся в своем имении, а потом снимем где-нибудь дом и тихо переедем.

— Ты — умница, моя дорогая, — воскликнула обрадованная графиня, — не нужно нам ничего снимать, мой дом в Колпачном переулке тоже уцелел во время пожара, три месяца назад я заезжала туда. Дворецкий Фрол не подвел меня — хотя слуг в доме было мало, они смогли отбиться от огня. Я ведь как в Ратманово уехала пять лет назад, так дом закрыла и почти всех дворовых в подмосковное Захарово отправила. Всё же во время пожара Фрол с оставшимися дворовыми спасли и большой дом, и все хозяйственные постройки, а вот усадьба Лопухиных по соседству полностью выгорела.

— Тетушка, а мебель в доме осталась? — спросила практичная Долли, которой понравился вариант, предложенный теткой.

— Я, когда дом закрывала, так и мебель в Захарово отправила. Решила, что так сохраннее будет. Правильно я тогда сделала. Мое Захарово ближе к Ярославлю, чем к Москве, туда французы не дошли. Сразу по приезде я отправлю управляющего Ивана Ильича в Захарово, чтобы он привез мебель и набрал слуг в мой московский дом, а как всё будет готово, тихо переедем туда.

— Да, наверное, так будет лучше всего, — согласилась Долли и, увидев, что тетушка улыбается, успокоилась.

В Марфино они приехали уже затемно. Сестры прилипли к окошкам кареты, жадно вглядываясь в темноту — ведь впереди был дом их детства, здесь на тихом кладбище возле церкви лежали их родители. Наконец, впереди засияли огни величественного дома, отражающиеся в черной воде большого квадратного пруда, и Долли вновь почувствовала себя маленькой, словно ей опять десять лет и только сегодня батюшка подарил ей Лиса. Она посмотрела на сестру и увидела в глазах Лизы слезы.

— Ты тоже сразу все вспомнила? — наклонившись к уху сестры, шепнула Долли и, увидев молчаливый кивок девушки, пожала ей руку.

Кареты остановились у белых колонн парадного подъезда Марфина. Услышав стук колес, слуги высыпали на крыльцо, а из-за бокового флигеля быстро шел к дому управляющий Иван Ильич. Долли показалось, что этот невысокий седой человек с добрым усталым лицом совсем не изменился, как будто и не было этих восьми прошедших лет. Она вышла первой и помогла сойти графине Апраксиной, а потом повернулась к управляющему.

— Здравствуйте, Иван Ильич, — приветствовала мужчину княжна, — вы нас узнаете?

— Здравствуйте, ваши сиятельства, — ответил управляющий, поклонившись графине, Долли и остальным девушкам, — как же вас не узнать, барышня, если портрет вашего дедушки до сих пор в гостиной висит, а вы как были в детстве на него похожи, так и остались.

— Давно мне об этом никто не напоминал, — засмеялась княжна.

Слуги распахнули двери, и девушки вслед за тетушкой вошли в гулкий мраморный вестибюль родного дома. Долли подняла голову и высоко над головой увидела куполообразный потолок, расписанный под голубое весеннее небо, где маленькие веселые ангелочки кувыркались на белоснежных облачках, и огромную люстру из позолоченной бронзы, спускавшуюся сверху до площадки второго этажа. Сейчас она не горела, но девушка помнила, как любила смотреть на блеск от свечей, радугой переливающийся в сотнях хрустальных подвесок.

Тетушка предложила всем разойтись по своим прежним комнатам, умыться и привести себя в порядок с дороги, а через час собраться в столовой за легким ужином. Дашу Морозову поместили в комнату Ольги, и все девушки оказались рядом в соседних спальнях второго этажа.

Долли отворила дверь в свою комнату. Свечи в хрустальной люстре не зажгли, но на камине и поставце около кровати горели канделябры, и в комнате было светло и очень уютно. Княжна огляделась вокруг, и на сердце стало тепло. Все было по-прежнему, как будто она несколько минут назад вышла в сад, а теперь вернулась. Стены, обитые золотистым шелком с более светлым кремовым рисунком, персидский ковер с тонким и замысловатым орнаментом, белая с золотом французская мебель, такая же, как в соседней комнате, принадлежащей Елене — всё было на месте. Даже фарфоровые фигурки лошадей, расставленные ею на камине восемь лет назад, так же косили на нее глаза.

Она считала своим домом Ратманово, а сердце подсказывало, что это — тоже дом, и неизвестно, какой из них ей более родной. Бабушка, как всегда, была права, когда говорила, что дом там — где ты счастлив.

В дверь постучали, и вошла молодая, смутно знакомая девушка, в синем платье горничной. Она поздоровалась, поклонилась и замерла, ожидая приказаний.

— Мне кажется, что ты — Зоя, — полувопросительно сказала княжна.

— Да, ваше сиятельство, — подтвердила бойкая круглолицая девушка с пшеничной косой и присела в реверансе.

— Зови меня, барышня, как меня всегда звали в этом доме, — распорядилась Долли и, сев в кресло около камина, спросила:

— Ты всю войну здесь была?

— Да, барышня, и когда наши отступали, и когда французы здесь стояли, и когда наши наступали.

— Ты мою сестру видела?

Долли хотела сама расспросить слуг о жизни Елены в Марфино, чтобы, не беспокоя тетушку, понять действительное положение дел.

— Да, барышня, когда княжна приехала, она упала в обморок прямо в вестибюле, у нее воспаление легких было. Иван Ильич велел ее отнести вон в ту комнату, — сказала девушка, указав рукой на стену, — а нам с Машей приказал за ней ухаживать. Только я недолго с ней пробыла: через два дня французы имение заняли, и их командир, полковник, велел оставаться при княжне только Маше, поскольку та по-французски говорила.

— А что потом было?

— Княжна Елена без памяти была две недели, мы даже не знали, выживет ли она. А полковник-француз, он как в первый вечер ее увидел, так потом каждую ночь рядом с кроватью сидел. Маша говорила, что он подробно ее всегда расспрашивал о том, как лечат княжну, а когда доктор сказал, что кризиса ждать нужно, так он целую ночь у постели барышни просидел и все время молился по-своему. Маша тогда сказала, что он, верно, в нашу княжну влюбился. А потом барышня на поправку пошла, она уже ходила по этажам и хорошо кушала. Когда французы уезжать из имения собрались, так полковник увез ее тогда с собой, и Машу забрал вместе с нею.