Правда, в 1835 году Николай послал Грейгу своеобразный сигнал – Грейг не получил знака «50 лет беспорочной службы». Нам это может показаться и пустячком, но в те времена этот знак высоко ценился среди высших чиновников и считался знаком отличия, не уступающим иному высокому ордену.

Сигнала Грейг определенно не понял: потому что через два года неожиданно встрепенулся, да что там, пришел в несвойственное его преклонным годам бурное оживление. Тогда как раз готовили денежную реформу, призванную поправить архаичную к тому времени и несовершенную систему денежного обращения.

Считая себя, должно быть, большим специалистом по финансовым делам – как-никак банком руководил! – Грейг принялся буквально засыпать императора письмами и прожектами. «Кричал он, мол, знает что как». Всячески критикуя ставший широко известным проект реформы, Грейг предлагал свой, по его заверениям, гораздо более лучший и полезный для страны. При одном непременном условии: он сам должен стать членом комитета по денежной реформе – только в этом случае, мол, что-то толковое получится.

(Лично я не сомневаюсь, что за его спиной уже потирала ручонки в предвкушении крупной выгоды теплая компания прежних подельщиков, быстро усмотревших хорошую возможность набить карманы казенными денежками. Иначе зачем Грейгу было на старости лет лезть в дела денежной реформы?)

Император на письма Грейга просто не отвечал – а министр финансов граф Канкрин, умный человек, талант в своей области, прекрасно знал цену Грейгу и к участию в реформе не допустил ни в каком качестве, не говоря уж о том, чтобы всерьез рассматривать грейговские прожекты. (Кстати, проведенная Канкрином реформа оказалась весьма успешной.)

И остались лишь насмешливые слова кого-то из придворных шутников о поведении Грейга в Государственном совете: «Грейг постоянно дремал и иногда предавался даже глубокому сну»…

Впрочем, если в очередной раз вернуться к исторической точности… Безусловно, не стоит изображать Грейга исключительно черной краской. Кое-какие вполне достойные свершения за ним все же числятся. В молодости он был неплохим флотским офицером, участвовал не просто в морских походах, но и в нескольких сражениях (как и Критский, кстати). Некоторые считают, что штабную службу в ее современном понимании в военном флоте ввел именно Грейг. В свое время он приложил и немало усилий к развитию гидрографической службы. Уже в отставке, увлекшись астрономией, стал основателем Пулковской обсерватории.

Но, положа руку на сердце, все это довольно мелко в сравнении со свершениями Меншикова, Миниха, Потемкина. И если им многое можно простить за их труды на благо России, то Грейг все же сделал слишком мало полезного, а вот грязи развел слишком много. И потому вряд ли заслуживает не только прощения, но и простого снисхождения. По-моему, лучше всего ситуацию в своем дневнике обрисовал барон Корф: «Пользовавшись в прежнее время общим почетом, уважением и отличаемый государем, наконец, всеми любимый, Грейг утратил много из того через брак с пронырливой жидовкой… С тех пор, утратив доверие государя, бедный старик сделался для публики более-менее предметом насмешек и почти пренебрежения… В последние годы, изнуренный более еще болезнью, нежели летами, одряхлевший, оглохший и действительно выживший из ума, Грейг только прозябал…»

Что ж, не самая лестная эпитафия. Два немаловажных дополнения. Во-первых, слово «жидовка» в те времена ни в малейшей степени не носило оскорбительного характера и означало просто национальность. Во-вторых, барон Корф то ли по недостатку информации, то ли по благородству души (человек был неплохой, кстати, однокашник Пушкина по лицею, того же «потока») недвусмысленно пытается Грейга облагородить. В его изложении эта история выглядит прямо-таки дешевым приключенческим романом: жил-был бравый морской офицер с боевым прошлым, порядочный и честнейший, но появилась рядом «пронырливая жидовка» и сбила с пути истинного человека в солидных годах, с немалым житейским опытом и устоявшимися принципами, словно дите малое, воровать научила – то ли злодейским гипнозом, то ли еще как…

В жизни все было, конечно, чуточку иначе. Еще до появления в жизни адмирала Юлии-Лии ему старательно «отстегивали» греки, обсевшие хлебные местечки. Да и Критского Грейг назначил главным интендантом флота по собственному хотению. И правдоискателей (а таковые находились) преследовал самолично. Так что с приходом «пронырливой жидовки» кое-что попросту переменилось, вот и все. Во-первых, ее трудами «еврейская мафия» изрядно потеснила «греческую», во-вторых, казнокрадство, пользуясь космическими терминами, вышло на более высокую орбиту. Красть стали больше в разы, вот и все. Так что не было никакого «честнейшего офицера», совращенного на путь казнокрадства ловкой авантюристкой – все грязнее…

Но, выражаясь попросту, с приходом Лазарева лафа отошла. Главным интендантом флота Лазарев назначил балтийца, генерал-майора А. Н. Васильева – интенданта, но тем не менее человека честного (были, были такие и среди интендантов, хотя их по пальцам можно пересчитать). Вдвоем они и принялись шерстить присосавшихся к казне жуликов. Обе «этнические мафии» Лазарев разгромил довольно простым ходом: пробил императорский указ о выселении из Крыма евреев и греков. Естественно, первыми под раздачу попали не еврейские портные и греческие дворники, а темные дельцы обоих кланов. Кое-кому из них все же удалось зацепиться, остаться – но их деятельность взяли под столь жесткий контроль, что они помаленьку сами начали выходить из дела и покидать Крым…

Так что казнокрадство если и осталось (полностью его истребить не удавалось никогда и никому), то перешло в самую глухую конспирацию, воровство шло по мелочам, о прежних фантастических доходах и речи не было.

Вот только с началом Крымской войны военная коррупция радостно вылезла из подполья и расцвела довольно пышно – правда, в основном этим уже грешили не моряки, а интенданты присланных в Крым войск. Полковые командиры получали причитавшиеся полку деньги исключительно в том случае, если платили «откат», все, кто имел возможность продать на сторону хоть что-то казенное, этой возможности не упускали… Впрочем, об этой коррупции и об успешной борьбе с ней в медицинской области доктора Пирогова я уже подробно писал в книге о русских врачах.

Война кончилась, а жизнь продолжалась. Восстановление едва ли не полностью разрушенного бомбардировками Севастополя и других объектов без воровства не обошлась (стройка ведь, стройка, роскошные возможности…). По всей Руси великой командиры полков продолжали вольно обращаться с полковой казной. Как я уже писал, им, правда, резко поплохело после русско-турецкой кампании, когда финансирование из казны упало едва ли не до нуля, и воровать стало попросту нечего. Впрочем, со временем вновь казенные суммы пошли в полки – и все двинулось по накатанной колее…

Вдобавок «оборотни в эполетах» открыли новый вид наживы – не требовавший ровным счетом никаких усилий и даже махинаций с отчетностью: всего-то навсего нужно было составить пару бумажек…

Дело в том, что технический прогресс шел вперед – а как неоднократно замечалось, все его достижения иные прыткие персонажи быстро приспосабливают для собственной выгоды. С давних пор командированные офицеры по возвращении получали так называемые прогонные – говоря по-современному, возмещение транспортных расходов. Ездили тогда на лошадях, и поездки на дальние расстояния обходились недешево. В последнюю треть XIX века в Европейской России появилась обширная и разветвленная сеть железных дорог, но «прогонные» не отменили – то ли по забывчивости военных бюрократов, то ли по расчету. И господа офицеры из беззастенчивых, съездив в командировку поездом, в отчете преспокойно писали, что ехали на лошадях – и без вопросов получали «прогонные», а это были уже совсем другие деньги. Один из высокопоставленных офицеров того времени вспоминал в своем дневнике: однажды он ездил в служебную командировку из Петербурга на Юг России в компании еще одного офицера. Туда и обратно оба ехали в одном и том же поезде, в одном и том же вагоне. По возвращении автор воспоминаний, как человек честный, приложил к отчету железнодорожные билеты – и ему заплатили сто с чем-то рублей, ровно столько, сколько он и потратил. Зато его спутник, не такой щепетильный, оформил бумаги на «прогонные» – и получил тысячу с лишним рублей. Всего-то одна грамотно составленная бумажка – и девятьсот рублей чистой прибыли… В конце концов «прогонные» все же отменили, видя их полную абсурдность в современных условиях – но многие ловкачи успели на них нажиться…