Во-вторых, в конце двадцатых шли турецкая и персидская войны, что опять-таки отвлекало от проблем с военными казнокрадами.

А в-третьих, как порой случается, в дело вмешалась большая политика. Во время декабристского мятежа Грейг и, соответственно, Черноморский флот остались полностью на стороне Николая – что он тоже должен был учитывать, пока его положение оставалось чуточку шатким.

А вот Южной армии в этом плане категорически не свезло. Не на ту лошадь поставили. Слишком многие оказались замешаны в заговоре декабристов (генерал князь Волконский, Павел Пестель и генерал-интендант Юшневский – это как раз Южная армия). Так что сразу же после подавления мятежа Южной армии устроили крайне серьезную кадровую перетряску. Настолько серьезную, что ее главнокомандующий генерал Беннигсен предпочел не дожидаться развития событий (с возможными самыми неприятными для себя последствиями), а сбежал за границу, благо было не так уж и далеко (кстати, в казнокрадстве он тоже принимал самое живое участие).

В общем, Южную армию шерстили со всем усердием. Прямых заговорщиков арестовывали, сочувствовавших им или заподозренных хоть в малейшем «прикосновении» массово отправляли в отставку – а заодно под раздачу попали и многочисленные вороватые интенданты. Южная армия оказалась буквально набита жандармами, секретными агентами и легальными ревизорами. Они не только искали «крамолу», но, заполучив должные улики, хватали и казнокрадов. Разумеется, совсем покончить с коррупцией в Южной армии не удалось – но ее масштабы резко упали по сравнению с прежними вольготными временами.

Зато Грейг процветал. И не просто процветал – все больше наглел, такое впечатление, чуточку охмелев от многолетней безнаказанности. Программу черноморского судостроения, утвержденную в 1830 году, частные судостроители форменным образом сорвали – кораблей построили гораздо меньше, чем планировалось, с большим отставанием по срокам, да и качеством они, как уже говорилось, не блистали. Морское министерство (куда, надо полагать, мохнатая лапа Грейга так и не дотянулась) всерьез этим встревожилось. Грейгу в приказном порядке было велено отказаться от строительства военных кораблей на частных верфях и полностью перевести его на казенные.

Грейг этот приказ попросту проигнорировал. То ли настолько уж был уверен в собственной безнаказанности, то ли прошел некую «точку невозврата», когда остановиться уже попросту невозможно (бывают такие ситуации, особенно когда снизу подпирает многочисленная мафия, ничуть не настроенная терять жирный куш).

То ли под давлением подельников, то ли по собственной инициативе Грейг пошел на откровенный произвол. Прежде на Черноморском флоте существовало несколько независимых друг от друга тыловых структур, худо-бедно контролировавших друг друга. Для рассмотрения любой подрядной сделки собирались комиссии, включавшие не только чиновников, но и морских офицеров. Конечно, это не могло не то что полностью изничтожить коррупцию, но и серьезно ее ослабить, но все же хоть как-то ее ограничивало.

Грейг все это отменил. Своим единоличным распоряжением, не согласовав ни с Морским министерством, ни с императором (что обязан был сделать), создал Главное Черноморское управление, во главе которого поставил верного Критского. Теперь Критский, без всяких комиссий и консультаций, единолично решал абсолютно все финансовые вопросы, связанные с «хозяйством Грейга», – от раздачи подрядов на строительство кораблей до установления цен на закупку всякой мелочовки вроде смолы и красок. Отчитывался он только перед Грейгом.

Легко представить, какой мощный импульс это дало казнокрадству, и без того запредельному. А меж тем Черноморский флот пришел в самое убогое состояние – это не мое мнение, а свидетельства современников. Корабли практически не выходили в море, форменным образом гнили у причалов. Из письма главнокомандующего русскими войсками на Юге Меншикова своему другу: «„Париж“ совершенно сгнил, и надобно удивляться, как он не развалился. „Пимен“, кроме гнилостей в корпусе, имеет все мачты и бушприт гнилыми до такой степени, что через фок-мачту проткнули шомпол насквозь! А фрегат „Штандарт“ чуть не утонул…»

Одним словом, некогда грозная боевая единица, Черноморский флот превращался черт знает во что. Обеспокоенный Николай, которому поступало все больше самой неутешительной информации, предпринял первую попытку исправить положение: в 1832 году назначил начальником штаба Черноморского флота адмирала М. П. Лазарева. Лазарев (явно кое-чему научившийся после истории с «Фершампенуазом») попытался что-то изменить – но что он мог сделать один? Против него сплоченным фронтом (не открыто, конечно) выступили «оборотни в эполетах» под предводительством Критского. Сохранились письма Лазарева, доказывающие: он уже прекрасно понимал, с чем столкнулся, и никаких иллюзий более не питал.

А обстановка обострялась… Николай личным письмом потребовал от Грейга дать отчет по вскрытым к тому времени финансовым безобразиям, напоминая, что Грейг по своей должности несет личную ответственность и за положение дел, и за денежную отчетность. Ответ Грейга иначе как неприкрытой наглостью не назовешь: «К проверке таковых сведений по обширности и многосложности их главный командир не имел и не имеет никаких средств». То ли у человека окончательно «сорвало крышу» от безнаказанности, то ли он по-прежнему верил в столичных покровителей. И совершенно забыл, что Николай 1825 года и Николай 1833-го – по сути, два разных человека. Бразды правления император держал уже крепко.

Он отправил к Грейгу ревизора с самыми широкими полномочиями, человека, в честности и преданности которого не сомневался. Это был его флигель-адъютант, капитан 1-го ранга А. И. Казарский. Не просто герой Русско-турецкой войны 1828–1829 годов – офицер во флоте, без преувеличений, легендарный. В мае 1828 года он на своем небольшом 20-пушечном бриге «Меркурий» столкнулся с двумя турецкими кораблями, на которых в общей сложности было 184 пушки. И принял бой с двумя турецкими громадинами. Нанеся обоим нешуточные повреждения, сумел уйти. Все время боя рядом с крюйт-камерой лежал заряженный пистолет, из которого последний оставшийся в живых офицер, обернись дело совсем плохо, должен был поджечь пороховой погреб и взорвать бриг.

Казарский провел генеральную ревизию одесских тыловых контор Черноморского флота и складов – где сразу же обнаружил немало крупнейших хищений и недостач. Ревизия Одесского порта – с теми же последствиями. После этого Казарский отправился в Николаев, чтобы заняться уже центральными управлениями флота. Буквально через несколько дней он умер – как заключил некий генерал-штаб-лекарь доктор Ланге (из грейговских): «От воспаления легких, сопровождавшегося впоследствии нервной горячкой».

Однако обстоятельства дела позволяют с уверенностью утверждать, что это было прямое убийство. По горячим следам смерть императорского флигель-адъютанта расследовал жандармский полковник Гофман. В своем докладе в Петербург он не только прямо писал, что Казарский был отравлен, но и указывал два места, где это могло произойти. Кстати, следствие проходило в лучших традициях итальянских фильмов о мафии: на свидетелей явно давил кто-то серьезный, они сначала откровенно путались в показаниях, а потом стали дружно от них отказываться вообще, утверждая, что Гофман «их не так понял».