Поэтому меня и передергивает, когда я слышу какую-то музыку во всю мощь, или вижу что-то на широком цветном экране. Это просто бесит. Совсем недавно так началось. Я давно уже не ходил в клубы, а только слушал свою пищалку, Мелодимейкер, на котором все звучит, будто из соседней комнаты.

И вдруг на меня напал голод. Голод по жирному звуку, по чему-то внушительному. Голод по вообще чему-то новому, будоражащему. И отправился я в ближайший магазин пластинок. И оторопел. Как деревенщина, впервые очутившаяся в большом городе. Будто меня через гладильную машину пропустили. Надеваю здоровенные кожаные наушники, и Б-А-А-А-А-А-АМ. Такого я еще не слышал никогда, подумал я. Мир неизвестных частот. Помогите! Где же регулятор громкости? Его нет. Долго я так не вынес. Сытое, тысячу раз сытое чавканье, комковатые басы, панорамный звук, прижатый к моим, ничем не защищенным ушам, — все колошматило по барабанным перепонкам и проникало в мозг. Гадость. В подвалах и бараках клубную музыку фильтруют дым, туман и шумы эха, разговоры и наркота. Там ей приходится пробиваться сквозь стену тел. Музыка в пространстве. Но здесь с этими наушниками пространство исчезло.

Что это за хваленый си-ди-плейер, думал я, у которого нет даже регулятора громкости? Видно, рассчитан на глухих, потому что настроен так, чтобы каждый, да, именно каждый мог все на свете услышать. Болезнь, да и только. С динамиками в метро такая же история. Я стою в вагоне один, а голос орет: «Двери закрываются». А потом еще выжидает минуту на случай, если в последний момент в вагон решит заползти какая-нибудь бабулька и не сможет втянуть свою сумку на колесиках через порожек высотой три миллиметра. Потом осторожно, с антишоковой скоростью двери сходятся, а вновь раздвигаются вообще полчаса спустя, дабы опять же никто не испугался, и ни у кого не случился припадок, и так далее, и тому подобное.

Тут нужна бы кнопка с надписью: «Я не старый и не дряхлый, не тугоухий, не пугливый, не полуслепой и не страдаю закупоркой мозгов». Нажал бы я такую кнопку, штуковина издала бы щелчок и заиграла потише, черт бы ее побрал. Но нет, все настроено так, будто слушатель тупой или просто дебил, или, как в случае с этим вот си-ди-плейером, почти глухой, потому что при любом удобном случае со своей порцией гашиша он садится прямо перед самой большой колонкой, и еще потому, наверное, что дома у него тоже есть плейер, слишком громкий и нерегулируемый.

И я слушаю, что за чистый звук мне устроили, такой суперчистый миди-ремикс. Может, просто не повезло, решаю я и ставлю что-то другое. Опять двадцать пять. А того, что надо, все нет и нет. Да, плохой советчик ты мне, господин студент. Работаешь себе в магазине пластинок и подсовываешь мне каждый раз те вещи, которые нравятся тебе самому.

Но такова лишь горькая правда. Что все это мусор. Его и слушают через такие вот кувалдообразные супернаушники. Идиотам-просьба-нажимать-на-клавишу-«Мусор». Рони Сайз уже не поможет, равно как и Ди-Джей Круст, и Голди, и Себел, «Баллистик Бразерс» или «Химические братья», — никто. Я сидел и думал: «Ребята, все это огромное недоразумение». Какой же неуемный голод по новой музыке должен был зародиться в нас, что теперь плохие сочинители лезут из всех щелей и залепляют мне уши своими дурацкими идеями. Или я даю их прослушать Микро, который все фильтрует и составляет мне сборник, так еще куда ни шло.

И ведь ни одна тварь не может купить себе всю белиберду. Дешевые диски, которые через полгода разваливаются, — ладно, сгодится, потому что больше десяти раз я их все равно слушать не стану. Я трезвею, медленно, но болезненно. Напоминает отрезвление после «Е», тошнотворное и неумолимое возвращение на землю. А ничего другого здесь и ожидать не стоит. Назовите это заведение просто «Спускайся», или «Транк», или «Музыка Чибо», настолько он меня отрезвляет.

Парни, которые роются в ящиках с пластинками, тоже выглядят не слишком здоровыми. А где все девчонки? Проклятие. Моей любви к брейку пришел конец. Такое замечаешь вдруг, ни с того ни с сего. Да, конечно, знаю, мы останемся друзьями. Я еще могу позволить какому-нибудь диджею на полуподвальной дискотеке вить из меня веревки. Да я не против. Никаких проблем. Е.Д. 2000 ночи напролет. Заметано. Но в общем и целом в кексах черничного джема маловато.

Я сам вижу, будто из окна квартиры напротив, как стою и стою с телефоном в руке — и не звоню. Что это он там делает? Стоит, глазея на телефон, и не звонит. Как долго я уже стою, держу аппарат и размышляю? Сейчас. Я набираю номер Фанни. В груди у меня словно отбойный молоток работает. И как бесконечно долго звучат гудки. Длинные гудки.

— Сокровище мое, — неожиданно раздается голос в телефоне.

Сокровище? Чьего же звонка она ждет?

Слушаю, говорит сокровище.

Быть такого не может — даже лучше, чем «дорогой».

— Алло.

— Да, алло, могу я поговорить с Фанни?

Видимо, мать. Сопит себе в телефон, кряхтит. Раздается лязгающий звук, и что-то удаляется. Шон тоже издает такие звуки. Говорит себе, болтает, и я его почти не понимаю, так как говорит он без точек и запятых из-за шорохов, с которыми он едва ли не душит трубку. Сжимает ее как эспандер, издавая невероятный шум. Всему виной постмодернистские телефоны. Они такие пустые изнутри, что сразу трещат, если быстро схватишь трубку или нервно ее сожмешь. Я все еще жду. Раздается звонок. Где? Здесь. Микро открывает дверь.

— Эй вы, прыщавые рожи.

Только этого недоставало! Шон легок на помине.

— Алло?

— Привет.

— Ой, приветик.

— Как ты там, мышонок? — спрашиваю я. Вот черт, думаю. Но Фанни хихикает. — Жалко, что ты уже ушла домой, — говорю я мило.

— Да, глупо. Извини.

Молчание.

— Фанни?

— Да?

— А что ты делаешь сейчас?

— Телик смотрю. Хм, — трубка опять трещит, — где ты живешь? — Говорю где. — Ты не против, если я зайду?

— Наоборот, буду очень рад, — отвечаю. — Просто классно. — Да клади же ты трубку, кретин, твердит голос откуда-то изнутри. — Погоди, — говорю я и еще раз, ПО БУКВАМ называю ей адрес.

— Все, поняла.

— О’кей.

— Пока, скоро буду.

Щелк. Вот тебе и раз! Быстро же. Очень даже быстро. Все тип-топ. Она идет. От такого любое плохое настроение как рукой снимет, верно? Что же я за идиот? Тоже мне, достижение. Шон тараторит без умолку, словно с цепи сорвался. Бормотание, как из актового зала, но это всего лишь Шон, такой уж у него голос. Если отойти на пару шагов, кажется, бормочет множество голосов. Я захожу в комнату и застаю тот самый момент, когда Микро опять ложится перед телевизором, а Шон стоит подле него и трепется.

— Эй, старик, да ты воздух испортил. Или еще что?

Я кладу голову ему на плечо и хлопаю по спине. Шон, текстовая машина. Вытаскивает из пакета две колы и открывает их.