На самом деле у этого человека было только одно пристрастие: Герман Глобер. По мере того как он становился старше и добивался большего успеха в жизни, Глобер все более проникался мыслью о собственной значимости, о своем уме. Он начал верить в то, что во всех своих деяниях непогрешим, что, если чего-то и пожелает в жизни, будет достаточно протянуть руку и взять это.

Как часто случается в жизни, у него появилась склонность к странным фантазиям. Именно эти вспышки фантазии заставляли его совершать довольно странные трюки и выдумывать необычные фокусы. И именно одна из таких вспышек заставила этого человека обратить внимание на герцога и девушку, когда они вышли из темноты дремучего леса и оказались около костра.

Сначала внимание Германа Глобера привлек герцог Мелинкортский — его изысканная одежда, сверкающая драгоценная пряжка на плече, манера высоко поднимать голову и, наконец, чувство собственного достоинства, которое было неотъемлемой частью характера этого человека. Но потом, с присущей ему верой в свою правоту, Герман Глобер подумал, что и он выглядел бы на месте герцога точно так же — он мог бы подойти к костру в развевающемся плаще, с высоко поднятой головой, сохраняя несколько презрительный вид при взгляде на людей, которые в тот момент сидели вокруг.

Потом заговорила девушка, и его внимание немедленно переключилось на нее, вызвав у Глобера волнение. Это было нечто такое, о чем он еще никогда прежде не задумывался, — мальчик, который будет разговаривать со зрителями от имени своего господина. Он слушал тихий, чистый голос Аме, и ему очень понравилось, как она произносила слова, как она взмахивала своей маленькой ручкой, как она, мягко улыбаясь, в улыбке приоткрывала губы. И вот, словно вспышка молнии, в голове его мелькнула идея.

Это было как раз то, чего он хотел, — некто, кто будет представлять его зрителям, в то время как он, благородный господин, великий мастер, будет выходить на публику. Когда он решил для себя купить Аме, никак не рассчитывал, что Герман Глобер может получить отказ. Все, с чем он имел дело раньше, определялось только ценой. И если кто-то обещал заплатить хорошую цену, другой человек, как правило, всегда был готов уступить, чего бы у него не попросили. Единственной трудностью, которая изредка возникала в прошлом, была ситуация, когда у него не хватало денег, чтобы заплатить за вещь, которая ему понравилась. Но сейчас-то деньги у него были — очень много денег.

— А какова ваша цена? — крикнул он герцогу. — Я спрашиваю, какова ваша цена?

Будто осознав, что ему приходится иметь дело с сумасшедшим, герцог заговорил спокойно:

— Цена этого мальчика настолько высока, что вы никогда не соберете столько денег. Даже за все золото России вы не смогли бы купить моего пажа.

Разговаривая между собой, цыгане могли понять человека, который оценил человеческое существо столь высоко, что оказалось невозможным назвать его точную цену.

Казалось, что на какое-то мгновение Герман Глобер пришел в замешательство, но потом глаза у него немного сузились, мозг заработал. Да, этот человек сказал правду, когда заявил о том, что не расстанется со своим пажом ни за какие деньги. В таком случае он наверняка не француз.

К какой же нации он тогда принадлежит? Внезапно в голове Глобера промелькнуло: «Англичанин!»А все англичане, между прочим, заядлые спортсмены. Разве не твердили ему постоянно об этом все, кто хотя бы раз побывал в Англии? Он сам так и не нашел в себе достаточно мужества для того, чтобы пересечь узкую полоску глубокой воды, но когда-нибудь потом, как постоянно внушал себе Герман Глобер, он мог бы попытаться сделать это. Но, как казалось этому человеку, он знал все, что только можно знать о характере англичан. Спортсмены — вот кто они все. От любого француза вы можете добиться всего, чего только захотите, если разбудите в нем жажду к деньгам; от англичанина можно добиться того же, если крикнуть: «Да здравствует спорт!»

Краска гнева сбежала с лица Германа Глобера, затем губы его оживила улыбка.

— Значит, вы никогда не продадите своего пажа, да? — спросил он у герцога. — Но тогда вы будете драться со мной за него. Это будет нашим пари, вы понимаете?

Я буду драться с вами за него — кулачный бой. Ведь так, кажется, англичане выясняют свои отношения — в кулачном бою?

В это время раздался тихий взволнованный крик, у девушки было ощущение, словно чья-то холодная рука сжимает ее сердце.

— Что он хочет сказать? — спросила она, едва дыша.

Цыгане сомкнулись вокруг них тесным кольцом, у герцога не было и тени сомнения в опасности того положения, в котором он оказался. Ведь инстинкт к соревнованию есть не только у англичан — таковы все мужчины, к какой бы нации они ни принадлежали. Немец бросил ему вызов таким образом, что отказаться от поединка было уже нельзя. Теперь у его светлости не осталось ни малейшего сомнения в том, что забрать лошадей, которых он купил у цыган, и побыстрее уехать отсюда, ни для него, ни для девушки будет невозможно. А если бы они и попытались сделать это, то окружающие — герцог был твердо уверен в этом — сочли бы их обманщиками.

У герцога Мелинкортского не было ни малейшего желания драться сейчас с немцем, но ему не оставалось ничего иного. Либо он обязан принять вызов Германа Глобера теперь, либо его заставят сделать это силой потом.

С каждой секундой вокруг становилось все светлее, уже наступала заря, и на востоке поднималось солнце… Но для того, чтобы разглядеть выражение лиц тех, кто собрался сейчас вокруг них, света не требовалось. Слишком хорошо его знал герцог — он видел его в кулачных боях в Англии, в Испании перед тем, как матадор выходил на бой с быком, в травле быков собаками, присутствуя на петушиных боях, он видел его на охоте. Это выражение появляется на лицах людей, когда они предчувствуют, что предстоит кровавая бойня за выживание между людьми или животными, и когда поверженного обязательно ожидает смерть, а победитель утверждает свое право на жизнь.

Эти люди ждали, затаив дыхание, и герцог понимал, они знали, что он ответит. Подчеркнуто медленно он снял с головы шляпу и расстегнул сапфировую пряжку на плаще.

— Замечательно, — проговорил он. — Итак, будем драться за моего пажа.

— Будем драться! — словно эхо повторил Герман Глобер, и это был возглас победы и удовлетворения.

Двое цыган выбежали вперед, когда Герман Глобер поспешно расстегнул свой плащ и стал снимать его с себя. Его светлость отошел в сторону, чтобы поговорить с девушкой. Он полностью отдавал себе отчет в том, с чем ему придется столкнуться. Ведь Герман Глобер овладел этой наукой в цирке, участвовал во множестве поединков, в которых отстаивал свое право на жизнь. Поэтому если бы он не смог одолеть своего противника одним способом, то мог воспользоваться другим.

— Что происходит, почему они это делают? — запинаясь, проговорила девушка.

Герцог приложил руку к ее губам.

— Не пугайтесь, — проговорил он тихо, — но если поймете, что дела становятся плохи, немедленно берите одну из лошадей, которых я купил у цыган, и, не мешкая, скачите в монастырь. Вы поняли, что я сказал вам? Немедленно возвращайтесь в монастырь.