Жасмин молчала.

— Зря ты сразу не посмотрела на мою визитку, — продолжал Фальк. — Тогда ты хотя бы поняла, что твоя игра не увенчается успехом.

— А ты не допускаешь мысли, что мне просто захотелось увидеть тебя?

— Чтобы пообщаться с «невоспитанным маменькиным сыночком»? — Фальк засмеялся, но без всякой радости. —

Очередная ложь. На моей визитке написано: «Пеерхаген», но не его адрес. Чтобы снова увидеться со мной, достаточно было позвонить мне или же прийти в порт в Кюлюнгсборне… Тормози же, стоп!

Жасмин резко затормозила. Они подъехали к перекрестку. Фальк обеими руками уперся в панель с приборами, хотя и был пристегнут ремнем безопасности. Когда они остановились, он вздохнул с облегчением.

— Разве ты не видела знака?

— Видела, но ты так кричал, будто я переехала кошку.

— Ты так слепо исполняешь приказы? Приятно это слышать. Здесь направо.

Все больше раздражаясь, Жасмин свернула на дорогу, которая вскоре погрузилась в темноту холмов Кюлюнга. Некоторое время они ехали молча.

— И зачем вся эта ложь? — Фальк не хотел уходить от начатого разговора.

— А ты действительно помешан на правде!

— Может, мне еще извиниться по этому поводу?

Через дорогу пробежала лисица. Жасмин почувствовала, как напрягся сидящий рядом с ней мужчина — он даже съежился, — но уже через мгновение взял себя в руки. Лес остался позади, и вскоре они увидели огни Кюлюнгсборна.

— Иногда лучше солгать, чем сказать горькую правду. По крайней мере, так поступают рассудительные люди, — заметила Жасмин.

— Ух ты! Значит, ты сама рассудительность.

Они въехали в Кюлюнгсборн, подпрыгивая на рельсах узкоколейной железной дороги «Молли».

— Если хочешь знать правду, то я скажу тебе ее, — внезапно заявила Жасмин. Ее голос звучал довольно жестко: — Ты не любишь свою дочь.

— Я не думаю, что ты имеешь право так судить обо мне.

— Сегодня в «Хус Ахтерн Бум» я случайно услышала, как Роня жаловалась на тебя, что ты силой тянешь ее на яхту.

Мать девочки, напротив, говорила, что Роня не должна себя так вести, иначе она снова не получит денег. Женщина боялась, что ты в очередной раз подумаешь, будто она настраивает Роню против тебя.

Фальк сердито сопел.

— Это ни о чем не говорит.

Жасмин прикинула, что Лаура, должно быть, забеременела от него лет в семнадцать-восемнадцать, если он младше своего брата Северина.

— Мне кажется, что ты очень плохой отец.

— Здесь все время прямо, — не реагируя на ее слова, поспешно сказал он. — Можешь высадить меня на морском мосту.

— Если дочери не любят своих отцов хотя бы потому, что у них есть яхта, — настойчиво продолжала Жасмин, — в этом нет ничего необычного. Возможно, ты тоже мечтаешь о дочери-принцессе, но, когда девочке одиннадцать-двенадцать лет, об этом не может быть и речи, тем более если ребенок несчастлив.

— Ей одиннадцать. — Фальк схватился за дверную ручку, и Жасмин приготовилась до конца жать на тормоз, если вдруг ему вздумается выпрыгнуть из машины.

— Наверное, тебе кажется, что твоя дочь похожа на монстра, — безжалостно продолжала она. — Что девочка состоит только из одного пищеварительного тракта и испытывает единственное желание — поесть сладостей. Но ведь Роня не виновата.

— Конечно, нет.

— И все же ты смотришь на Роню с какой-то ненавистью, если вообще смотришь на нее. И потому, естественно, девочка даже не старается понравиться тебе. Но ты ведь взрослый человек, Фальк, а она еще неразумный ребенок. У детей нет фундамента, на котором они могли бы строить свою жизнь. Они могут рассчитывать только на любовь и уважение своих родителей.

Жасмин, слыша прерывистое дыхание Фалька, искоса поглядывала на него. Проехав морской мост, она остановилась на Остзе-штрассе и вышла из машины. И тогда Фальк, наклонившись к ней, хрипло произнес:

— Спасибо, что… подвезла меня. И спасибо за лекцию. Ты права, не всегда хочется услышать правду. Тем более что это была правда, которую мне, может, и не стоило слышать. К счастью, одно я теперь знаю точно, Жасмин: ты относишься к тем женщинам, которые наносят ответный удар раньше, чем их обидят.

Жасмин заплатила за ночь в гостинице «Хус Ахтерн Бум» и переехала в Пеерхаген, где Адельтрауд предложила ей прекрасную комнату на втором этаже с великолепным видом на море. Ветер гнал с гор темные тучи, которые к середине дня заволокли все небо. На землю то и дело проливался короткий ливень. Внизу, в гостиной, по телевизору транслировали свадьбу испанского наследника трона Фелипе с тележурналисткой Легацией. В Мадриде дождь лил как из ведра — это было плохим предзнаменованием. Корреспонденты наперебой комментировали дефиле дворянской знати по красной ковровой дорожке. Николь расположилась на диване и красила ногти на руках и ногах.

— Все с точностью до мелочей занесено в протокол, — говорила она, повторяя то, что прочитала в одном из журналов. — Только королева София может надеть длинное платье. Для других женщин это непозволительно.

Жасмин устроилась с Роней за шахматной доской и объясняла девочке правила игры. Она заметила, что ребенок спокойно мог высидеть два часа без еды и при этом много разговаривать. Наверное, страсть к болтовне досталась ей по наследству через отца от бабушки. Жасмин узнала от нее много нового о Лауре и ее романе с каким-то учителем аюрведы[10], о Пеерхагене и его жителях: для дедушки его сигара на ночь была святым делом; Северин собирался после свадьбы стать исполнительным директором холдинга; Адельтрауд мечтала о круизах и искала себе замену в берлинском агентстве. Этого она хотела только наполовину, так как, в принципе, работа ей нравилась. Только о своем отце Роня ничего не рассказала.

Когда Николь на короткое время покинула комнату, девочка придвинулась поближе к Жасмин и прошептала:

— А Николь — эгоистичная дрянь, и ей нужны только деньги дяди Северина. Он никогда не будет с ней счастлив.

Потом вернулась Николь, и Жасмин не успела спросить, от кого Роня услышала это. Ее слова очень напоминали то, что Жасмин уже слышала от фрау Розеншток. Возможно, в агентство Глории они писали вместе.

На экране телевизора появился принц Фелипе, который стоял у алтаря в ожидании своей невесты. Лил сильный дождь, и она не могла идти по красной ковровой дорожке под руку со своим отцом. Ее посадили в машину, с трудом вместив в салон платье и шлейф.

— Бедный Фелипе! — Лицо Николь скривилось в сострадательной гримасе. — Он, наверное, думает, что с его невестой что-то случилось.