Рукопись «Тринософии» наверняка привлекла внимание почитателей Калиостро описанием инициационного обряда, напоминающего древнеегипетские мистерии, о которых любил поговорить магистр: в нем присутствуют и пещера под землей, и подземная река, и огненное препятствие, и меч, разящий страшных змей, и величественный и мудрый старец в белом… Описания древних таинства Калиостро, скорее всего, черпал из широко известного в то время философски-аллегорического романа аббата Террасона «Сет» (1732); автор выдавал свое сочинение за перевод рукописи греческого мудреца из Александрии времен Александра Македонского, и многие этому верили; возможно, поверил и Калиостро. А если не поверил, то впечатлялся: героев, проходивших через мистериальные испытания, спускали под землю, погружали в воду, опускали в чаны с загадочными жидкостями, заставляли проходить сквозь огонь и ступать по раскаленному железу… Огонь, вода и медные трубы[31]. Впрочем, медные трубы Калиостро оставлял для себя. Ради медных труб славы его бурная фантазия и изобретательность скоро развернутся во всей своей красе. Говорят, обдумывая будущий сценарий посвящения в египетские масоны, он полагал использовать не только благовония, но и галлюциногенные травы, с действием которых познакомился еще в монастыре Милосердных братьев…

Из Кале дорога вела в Париж, но Калиостро, не будучи уверенным, что въедет во французскую столицу победителем, снова не дерзнул избрать ее. Он решил начать с Голландии, где в то время активность масонов вполне могла соперничать с активностью их братьев в Англии. Чутье магистра не подвело: голландские масоны с восторгом встретили своего собрата, с благоговением выслушали его продолжительную речь о таинствах, а провожая, выстроились в две шеренги и, высоко подняв шпаги и скрестив клинки, образовали стальной свод, под которым гордо прошествовал реформатор. Такие почести масоны обычно воздавали царствующим особам и принцам крови. В Гааге Калиостро предположительно удалось организовать первую адоптивную ложу Египетского масонства, куда принимали и мужчин, и женщин; отличия в церемониале принятия были существенны. У женщин при посвящении отрезали прядь волос, а после завершения обряда прядь вместе с парой перчаток вручали вступившей и просили отдать оба предмета тому, к кому она более всего расположена. (Мужчинам с той же целью вручалась пара женских перчаток.) Посвящая женщину, великая магистресса дыханием своим обдувала лицо кандидатки, а затем говорила: «Вдыхаю в вас этот дух, чтобы зародилась и разрослась в вашем сердце истина, которой мы обладаем; вдыхаю в вас этот дух, чтобы укрепить ваши добрые намерения и утвердить вас в вере ваших братьев и сестер. Мы сделаем вас законною дочерью истинного египетского приема и этой достойной ложи»3. Далее кандидатка приносила клятву верности: «Клянусь в присутствии великого единого Бога, моей начальницы и всех тех, которые здесь находятся, никогда не открывать — ни письменно, ни словесно, ни через других — того, что происходит здесь на глазах моих; и осуждаю себя в случае преступления на те наказания, которые предписаны в законе великого учредителя и прочих моих начальников. Обещаю также соблюдать и другие шесть должностей, то есть любовь к Богу, почтение к моему Государю, к Религии и законам, любовь к ближнему, совершенную преданность нашему ордену и слепое повиновение предписаниям и законам наших особливых обрядов, которые сообщит мне моя начальница»4.

Роль великой магистрессы бесспорно отводилась Серафине. Она прекрасно смотрелась в длинной белой тунике, перетянутой широкой голубой лентой с вышитыми серебром словами: «Добродетель, Мудрость, Согласие». Такая же лента, затканная серебряными розетками, с вышитым посередине словом «Молчание», была переброшена через плечо. Калиостро с трудом удалось убедить жену повязать еще и передник из тончайшей белой кожи с тисненными синим словами «Любовь и Милосердие». Серафина считала, что передник пристал исключительно горничным, и только убедившись, что действо будет происходить в полумраке, согласилась надеть его: если несильно затягивать завязки, он будет незаметен на белом платье. У стены ложи принятия, задрапированной белыми и голубыми тканями, стоял трон под небесно-голубым балдахином; на заднике был вышит треугольник, стороны которого составляли головки ангелочков. Когда Серафина садилась на трон, ее голова с ниспадавшими на плечи золотистыми кудрями оказывалась в самом центре треугольника; в обрамлении златокудрых ангелочков чистое, точеное личико Серафины казалось неземным ликом ангела. В чаше треножника, высившегося у подножия трона, к вершине коего вели три затянутые белым ступени, мерцающим пламенем горел винный спирт, над курильницами вокруг трона вился благовонный дымок… Великая магистресса упивалась своей ролью и исполняла ее с видимым удовольствием. Наблюдая за церемонией в отверстие в занавесе, там, где был нарисован храм Соломона, Калиостро решил, что для следующего посвящения непременно закажет для жены котурны на самой высокой подошве. В трепещущем свете огненных язычков тень невысокой и не слишком хрупкой Серафины то непомерно удлинялась, то сворачивалась. Когда магистресса принялась обходить кандидаток, производя ритуал обдувания лица, несколько посвящаемых оказались значительно выше ее, и ей пришлось высоко задирать голову, что не соответствовало величию ее роли. Сам себе режиссер и оформитель, Калиостро подумал, что в следующий раз надо бы подготовиться к церемонии получше. По крайне мере, к церемонии принятия женщин, для которых, как, впрочем, и для его собственной супруги, занимательная театральность обряда была едва ли не главной его составляющей. Оформление ложи потребовало немалых затрат, и хотя денег в Гааге Калиостро получил немало — как от тамошних масонов, так и от новых, египетских, в качестве вступительных взносов, — он решил взять с собой все, что можно увезти. Впереди предстояли затраты на достойное оформление мужской ложи: несмотря на сходство ритуалов, он хотел, чтобы ритуальные помещения декорировали по-разному. А еще требовалась комната для размышлений неофитов… Для учеников и подмастерьев декор комнаты для размышлений полагался темный, но для мастеров Калиостро сделал его в своих любимых — голубых и белых — тонах. Эти цвета напоминали ему лазурное море и белые паруса… а может, белые облака или белые барашки волн.

В Бельгии, куда вместе со всем своим реквизитом направился Калиостро, представление под названием «египетский ритуал» прошло с еще большим успехом. Спектакль был дан в Льеже, в доме, где собиралась тамошняя ложа Совершенного равенства. Сверкали серебряным шитьем белые и голубые драпировки, над курильницами поднимался синеватый дым, круживший голову неофитам, величественно двигались облаченные в длинные белые одеяния великий магистр и великая магистресса (не отличавшийся высоким ростом Калиостро заказал котурны не только для Лоренцы, но и для себя), и откуда-то из-под купола торжественно звучали вопросы:

«— Вы — масон египетский?