Когда занавес закрылся, она с трудом доплелась до пропахшей потом гримерной, набитой взъерошенными, взволнованными премьерой девочками и, не успев снять пачку, потеряла сознание.

Она, разумеется, еще выходила в «Жизели», но отнюдь не в главной роли. И поначалу осознание, что больше ей не придется исполнять ведущую партию, давило не хуже могильной плиты, заставляя признавать собственную никчемность. Надо же, умудрилась расклеиться в самый неподходящий момент!

Врачи колдовали над ее спиной достаточно долго, говорили мудреные слова, складывающиеся в длинный, пугающий диагноз: выпячивание межпозвоночных дисков в поясничном и крестцовом отделах, именуемое проще «грыжей». Ирина, долго считавшая, что с ней ничего подобного не может случиться, тихо плакала дома, больше всего переживая из-за вульгарности названия. Что это за грыжа такая? Как она — она! — могла получить грыжу?

Роль Жизели получила Машка, счастливая и даже не пытавшаяся скрыть свои эмоции. Ирина ей не завидовала: зачем? Добро б она ее подсидела или спихнула с места испытанным методом упражнений на бревне в холостяцкой постели балетмейстера. Все честно. Когда основной игрок сходит с дистанции, на его место берут спринтера со скамейки запасных, готового выжать все на длинной дистанции.

Гораздо меньше повезло Женьке, которого спихнули с главной роли, переместив на малозначительную роль лесничего Ганса. Рядом с ним Машка смотрелась не настолько хорошо, и на роль Альбера вновь вернули Козлова.

— Нашла время болеть, — ворчал бывший партнер, явившись к Ирине домой с букетиком чахлых астр, бутылкой вина и коробкой конфет. — Ты того, выздоравливай, и мы еще эге-гей!

— Конечно, — улыбалась она бледными губами. — И станет нам счастье, верно?

Коллега бубнил и отворачивался. Правду знали все и, прекрасно осознавая тяжесть заболевания, предрекали Ирине досрочный выход на пенсию по инвалидности.

Она и сама это знала, оттого, как бешеная, билась за собственное здоровье, не позволяя расслабляться и мириться с собственной беспомощностью. В бесконечных массажах, хождениях по кабинетам физиотерапевтов семья отошла на второй план. Да и какая семья, если она полгода спала одна, затянутая в корсет, передвигалась по комнате словно вся состояла из хрусталя, готового разлететься на тысячу осколков. Но самым страшным было другое. Пугаясь непрерывной, выматывающей боли, она постоянно глотала таблетки, пристрастившись к ним как наркоманка.

— Это что? — спросил как-то Сергей, потрясая перед ней охапкой красных коробочек. Валявшаяся в дреме Ирина с трудом разлепила глаза, сфокусировала их на его руке и равнодушно пожала плечами.

— Коробки.

— Я вижу, что коробки. Почему пустые?

— Господи, — раздраженно выпалила она, мгновенно ощетинившись. — Ты что, дурак? Кончились, я и выкинула. Это что, преступление?

— Ты выкинула вечером пачку при мне, — ответил он, словно не слыша. — И вот еще одна. А сейчас три часа дня. Ты что, за полдня схомячила целую пачку?

— Да! — заорала она так, что под потолком тревожно дзынькнула люстра, а в позвоночнике у самого тазобедренного сустава что-то треснуло. — Да! Схомячила! И еще одну схомячу! Потому что спина болит, сил никаких нет!

— Не выдумывай, — сурово сказал Сергей. — Ничего у тебя не болит.

От возмущения она захлопала ресницами и даже рот открыла, чтобы выкрикнуть что-нибудь хлесткое, яростное, но вместо того глупо спросила:

— Почему это — не болит? Болит.

— Нет.

— Да!

— Нет!

— Как же нет, когда да! — воскликнула она и ойкнула. Сергей фыркнул.

— Ты дурью маешься просто. Нет, я допускаю, что ты в самом деле испытываешь неприятные ощущения, но не до такой же степени, чтоб обезболивающие глотать упаковками. Этак ты скоро морфий потребуешь.

— Почему ты думаешь, что мне не настолько больно? — спросила Ирина. Вместо ответа он подал ей зеркало.

— Потому что, когда тебе больно, ты белая ходишь как смерть, и губы синие, и еще вот тут аж с голуба, — сказал он и постукал ее пальцем по виску. — А сейчас просто зеленая от недостатка воздуха. Сидишь в четырех стенах и культивируешь болезнь от безделья.

— Глупости говоришь, — возмутилась она и повернулась на бок, чтобы не видеть лоснящегося от самодовольства лица супруга. Он тронул ее за плечо и снова перевернул на спину.

— Я с твоим врачом говорил, — просто сказал Сергей. — Он считает, что тебе надо отвлечься. Двигаться, разрабатывать спину — это одно, но ты же сама себя изводишь.

— Ничего подобного.

— Ну конечно… А то не видно. Ты не думай, я же все понимаю…

— Что ты понимаешь? — горько всхлипнула она.

Сергей улегся рядом и стал медленно гладить ее по животу, мягкими, ласкательными движениями поднимаясь выше, к груди. От его прикосновений внутри слегка потеплело, а давящий ком в груди отступил, дав крохотную передышку.

— Я все понимаю. Ты поставила себе цель, как прыгунья в высоту, задрала планку к небесам и случайно упала на низкой высоте. Это бывает, и очень часто, только с тобой такого не случалось. И вот ты лежишь на траве, смотришь на эту планку и занимаешься самоедством, мол, могла ведь, могла…

Ирина молчала. Рука Сергея теперь опускалась ниже, а пальцы, требовательные и шаловливые, уже лезли в запретную зону, без труда преодолевая слабые попытки остановить их.

— А ведь, по большому счету, что такого произошло? — вкрадчиво шептал он. — Ну, оступилась, ну, не взяла высоту… Далось тебе это «Лебединое озеро»? Ты же сама говорила, что второй Плисецкой тебе не стать. Так зачем себя мучить, зачем здоровье гробить? Только ведь ты как скорпион: знаешь, что жалить нельзя, и все равно жалишь, причем себя, в самое незащищенное место. Оттого и не выздоравливаешь. А ты мысли перекинь на что-то другое.

— На что? — только и успела сказать она, но он не дал ей опомниться, начав целовать. В тот раз у них все получилось, пусть без излишней страсти и достаточно осторожно, но вполне по-семейному, привычно, с отлаженной за много лет техникой и знанием пресловутых точек сладострастия.

Ирина переключилась, воспользовавшись помощью мужа. Преодолев незначительные бюрократические препоны, открыла детскую студию танца. К ее удивлению, занимаясь с маленькими девочками, она почувствовала, как уходит боль, а онемевшая спина мало-помалу возвращается в норму, далекую от прежнего идеала, конечно, но позволяющую работать.

Спустя год она снова вышла на сцену в «Жизели» в небольшой, весьма статичной роли Батильды, не требующей особого напряжения, а также королевы виллис Мирты. Труппа уже поставила «Лебединое озеро», в котором заглавную роль отдали приглашенной балерине. Машка, утиравшая горючие слезы, до Одетты недотянула, переместившись к танцующим «у воды». Обе — она и Ирина — стояли в первом лебедином ряду, оставшись незамеченными в общей массе.