– Ни хрена себе… – Ошарашенный телохранитель попытался было трепыхнуться; второй тоже не замедлил поспешить ему на помощь, на ходу сунув руку в карман.

– Ша, мальчики, ша… – Я развел руками, показывая, что они пусты. – Здесь все свои.

– Это мой человек, – поторопился с объяснениями Муха.

– Спокойно, все в норме, – остановил уже вошедших в раж телохранителей Кирпич.

– Рад был познакомиться, – церемонно склонил я голову перед кипевшими запоздалой злобой и ретивостью парнями. – Приглашаю на дружеский файф-о-клок. – Ну ты, бля… – только и сказал в ответ на мои любезности один из них, постарше.

Уж не знаю, что он понял под совершенно невинной английской фразой, обозначающей чаепитие между вторым завтраком и обедом. Но что это явно было нечто непечатное, я не сомневался ни на йоту…

Спустя час мы сидели за столом. Кроме Кирпича, Мухи и меня, в компании ошивались еще двое: лысый старикашка с перекошенной витриной, на которой жизнь написала, пожалуй, все свои гнусности, и мордоворот старой закалки с косой челкой над левым глазом, наколками бывших пролетарских вождей, виднеющимися через распахнутый ворот давно не стиранной рубахи, и с полной пастью фиксов. Годков ему было уже немало, но точно определить сколько я бы не рискнул.

Стол изобилием не баловал. Скорее, наоборот – подчеркивал пуританский стиль Кирпича и его трахнутых молью времени дружков.

Из выпивки присутствовали лишь "беленькая" московского завода "Кристалл" и пиво "Балтика", а при взгляде на закуску хотелось стать смирно, поднять руку в пионерском приветствии и проорать "Всегда готов": молодая картошка, соленые огурчики, рыбные тефтели в томате, черный хлеб и непременное сало с зеленым лучком.

Казалось, выгляни в окно – и вместо разномастных ларьков и киосков с заграничной всячиной увидишь концовку очередного коммунистического субботника, когда кто-то торопливо собирает брошенные как попало грабли и лопаты, чтобы не опоздать на непременное ленинское "чаепитие", а основная масса сознательных строителей нового общества в это время кучкуется на кухне одного из своих товарищей, увлеченно готовя непременные аксессуары этого ответственного события – тот самый "пионерский" набор, каким угощал нас "дядя Костя".

– …Едва родимчик не приключился! – смеялся Кирпич, чокаясь с Мухой. – Гляжу – мать честная, он! А потом думаю: не, не могеть быть. Такая будка, да еще и с буклями – ошибка вышла. А он мне моргает – мол, все в ажуре, ты не обознался. Влупарился я – ну конечно, Муха! Хе, во жизнь! Вздрогнем!

Все дружно выпили. Кирпич сразу захрустел луковицей, а блатная братва потянулась за салом. Муха почему-то больше налегал на тефтели – наверное, из-за имеющегося в рыбе фосфора, чтобы мозги лучше работали.

Ну, а я трескал отварной картофель, заедая огурчиками. Сидел я в конце стола – каждый сверчок знай свой шесток, – но от этого не страдал.

Даже наоборот: с моей позиции было очень удобно в случае заварухи (чем черт не шутит, если вспомнить стычку в вагоне) для начала прикрыться от входной двери столом, а затем отщелкать, как орешки, тех гавриков, кому захочется снять скальпы с меня и Мухи.

Похоже, бывшего служаку Гренадера, несмотря на довольно солидные габариты, в расчет особо не принимали. Может, причиной несколько пренебрежительного отношения ко мне послужил краткий рассказ Мухи о моих злоключениях – так требовали неписаные воровские законы.

Понятное дело, я не шел ни в какое сравнение с другими участниками застолья, каждый из которых в общей сложности отторчал в зоне, судя по трепу, от восемнадцати до тридцати лет…

– Так о ком ты там базлал, что я должен был знать, с кем связываюсь? – неожиданно среди общего веселья спросил Муха уже немного захмелевшего Кирпича.

– Отелился… мать твою! – выругался "дядя Костя". – Нашел время. Сегодня гужуем.

– А все-таки?

– Ты как пластырь перцовый… – Кирпич отхлебнул с горлышка пиво и с раздражением грохнул бутылкой о стол. – Что, сам не кумекаешь?

– На зоне мозги заржавели, – угрюмо буркнул Муха, глядя исподлобья на Кирпича.

– Вот и промывай… пока опять не загребли. А завтра…

– Сегодня!

– Так клево бармили…[30]– Старый положенец грустно вздохнул. – Но если ты настаиваешь…

– Еще как настаиваю. У меня псы на хвосте пасутся, а тут еще и фуцаны[31]пытались завалить. Что стряслось?

– Не фуцаны, а бандыри.[32]

– С каких делов?

– Ты у них спроси.

– Кончай темнить! Говори, что знаешь.

– Зуб на тебя имеют из-за твоих связей с Толоконником. Он угрохал кого-то из московских.

– Гмыря и Бобра, – подсказал лысый пердун, почему-то ехидно посмеиваясь.

– А я при чем?!

– Да верю я тебе, верю, – успокаивающе замахал руками Кирпич. – Будь они наши, разобрались бы на правилке. Но для таких, как эти, закон не писан.

– Меня пытался достать Чагирь. Я его узнал.

– Времена меняются, Муха. Юрики[33]уже не такие пошли, как в былые годы.

"Положенец" тяжело вздохнул и продолжил:

– Впрочем, что юрики – басивалы[34]теперь мазу держат[35]за бандырей… эх, глаза бы этого не видели! А что касается Чагиря, так он давно в столицу перебрался, в шестерках у местных крутых ходил. Поговаривали, что и мокрухой на хлеб с маслом зашибал. Дачу построил…

– Теперь его дача на два метра ниже уровня земли… сука! – Муха заскрипел зубами от едва сдерживаемой ярости.

– Туда ему и дорога, пусть за ним дешевки плачут. Но базар идет вовсе не о нем, а о том, что тебе шьют пристяжь[36]с колуном по уговору[37], отправившим ногами вперед оч-чень многих.

– Когда-то Толоконник был моим корешем, я не скрывал и не скрываю этого. Но теперь у него свои дела, а у меня – свои.

– Так-то оно так… – Кирпич снова жадно припал к горлышку пивной бутылки. – Уф! Ништяк… Вот я и говорю, что все равно нужно тебе когти рвать подальше отсюда. Пока все не образуется. У нас тут за год по две команды бандырей в каждом районе меняется, так же и в Москве. Через дватри года о тебе и думать забудут. "Капуста" есть?