Первой я проведал прекрасную Элию. Прекрасной она уже не была. Порванное платье, спутанные, окровавленные волосы, выбитые зубы, распухший на пол-лица нос и щека, напоминающая гнилой персик. Зеркальца в келье не было, но я принес его с собой. Маленькое зеркальце в скромной деревянной оправе. Когда разглядела свое отражение, швырнула им в стену и расплакалась. Но это пока что был не тот плач, на который я рассчитывал. Пока что плакала от ненависти и бешенства. Поверьте мне: еще придет время, когда станет плакать от раскаяния. Уселся перед ней на принесенный хмурым одноглазым стражником табурет.

— Элия, — сказал я ласково. — Нам нужно поговорить.

Она что-то пробормотала в ответ, а потом подняла голову.

На опухшем лице был виден единственный, блестящий глаз. Полный ненависти.

— Заберу тебя с собой, Маддердин, — сказала сдавленно. — Уж поверь, заберу тебя с собой.

Значит, по-прежнему была в плену иллюзий. Откуда у нее эта вера? Или думала, что спасут ее родовитость, деньги, братья или, может, влияние Кнаппе? Что бы там ни думала — ошибалась. Тело ее было просто поленом, которое сгорит в очищающем огне. Смотрел на нее и размышлял: как это возможно, чтобы еще недавно я ее вожделел? Конечно, по-прежнему была красива — или, точнее, могла снова стать красивой через несколько десятков дней, когда затянутся раны и сойдет опухоль. Но, так или иначе, была уже мертва, я же, в отличие от Первого, не испытываю тяги к мертвым либо умирающим женщинам.

Я подозвал стражника и повелел провести ее в допросный зал. В небольшой комнатке, выложенной темно-красным кирпичом, стояли стол и четыре кресла. Для меня, секретаря, медика и, если будет необходимо, второго инквизитора. Подле северной стены в огромном очаге светились уголья. Но самой важиой деталью этого зала были инструменты. Деревянное ложе с железными скобами, веревками и коловоротом. Свешивающийся с потолка крюк. Железные сапоги с винтами. На столике подле очага — комплект орудий. Щипцы и клещи, чтобы рвать тело, сверла и пилы, чтобы дырявить и пилить кости, семихвостый бич, унизанный железными шариками. Ничего особенного и ничего слишком сложного. Но обычно уже одного их вида хватало, чтобы пробудить в сердцах грешников трепет. Так случилось и с Элией Коллер. Осмотрелась, и от лица ее отлила кровь. Я глядел на нее с удовлетворением профессора, который убедился: из нового ученика будет толк.

Стражник растянул ее на ложе и защелкнул на руках и ногах железные скобы. Я отослал его прочь одним взглядом и закрыл дверь.

— Теперь мы можем говорить спокойно, — сказал я. — По существу и без нервов или угроз. Нужно ли тебе объяснять, каким образом эти инструменты действуют?

Она не ответила, но я и не надеялся на ответ. Лежала, уткнувшись левой щекой в грубо сработанные доски ложа. Смотрела на меня здоровым глазом.

— Мы начнем с того, что подвесим тебя здесь же, на крюке, — указал пальцем под потолок, а ее взгляд послушно следовал за моей рукой. — Свяжем тебе руки за спиной, а между запястьями пропустим веревку, которую перекинем через этот крюк. Достаточно будет всего лишь потянуть за другой ее конец, чтобы твои связанные за спиной руки начали выламываться из суставов. Все сильнее и сильнее. Наконец суставы не выдержат, кости треснут, сухожилия порвутся. Твои руки окажутся над головой.

Я подошел и встал подле нее. Взял в руки ее локон и начал накручивать на палец. Потом распускал.

— Думаешь, что сможешь потерять сознание и сбежать от боли? Ошибаешься. Чтобы такого не случилось, здесь сидит наш медик. Когда понадобится, он даст тебе снадобье. Подождем, пока придешь в себя, и продолжим. Когда будешь стоять здесь, с вырванными из суставов руками, можем применить бич — чтобы увеличить твои страдания. А бич… — глаза Элии снова покорно проследили за моим пальцем, — нашпигован маленькими железными шариками. В руках умелого человека — а уж поверь, наши палачи очень искусны — он не только вырывает кожу полосами, но разрубает мышцы, даже ломает кости. Да-а-а… — протянул я. — Когда снимем тебя с этого крюка, дорогая Элия, будешь одной сплошной раной. И пусть у тебя не будет ни малейших иллюзий, будто кто-то тебе поможет. Теперь от костра тебя не спасет даже папа. Мне нужно продолжать?

— Нет, — прошептала она. — Хватит. Что я должна делать?

Была умненькой ученицей, но недостаточно сообразительной: спрашивать ей не следовало.

— Это зависит только от тебя, — ответил я. — Не могу ни к чему тебя принудить, ни, боже упаси, заставить оболгать кого-либо. Раскаяние и сожаление должны проистекать из глубин твоего сердца.

Она закрыла глаза, будто колеблясь. Внезапно посмотрела на меня.

— Кнаппе, — сказала она и взглянула на меня вопросительно. Я усмехнулся краешком рта. — Именно он все устроил. То, что я отказала ему в браке, было лишь игрой, дабы люди думали, что мы друг друга ненавидим. Но именно он подбил меня на договор с дьяволом и получал со всего дела свою прибыль. Разве скопил бы такое богатство на торговле мясом?

Я был удивлен. В самом деле: как сумела так быстро понять, что говорить следует именно о мастере цеха мясников? Но если подумать — каким мог быть ход ее мыслей? «Мордимер следил за мной по приказу Кнаппе и выследил. Однако дело приобрело серьезный оборот, и Кнаппе не только не заплатит остаток гонорара, но и попробует прикончить Мордимера за то, что не доставил меня к алтарю. А потому Мордимеру требуется крючок на Кнаппе — и получит такой крючок благодаря мне». И я буквально слышал, как мысленно спрашивает себя, что же получит взамен.

— Искреннее раскаяние, истинное сожаление и выдача соучастников это правильно, Элия, — сказал я серьезно. — А инквизитор может в таком случае вынести решение не пытать осужденного и сжечь лишь его тело — после повешения либо после усекновения головы.

— Да, — ответила она и снова прикрыла глаза. — Да, — повторила. — Благодарю тебя.

Я снова вызвал стражника и приказал увести Элию в камеру.

— Поразмысли хорошенько обо всем, — сказал я. — После обеда допрошу тебя в присутствии секретаря.

Когда возвращался в Инквизиториум, думал об Элии. Была интересной женщиной. Холодная и беспощадная, но умеющая смириться с поражением. Я почти жалел, что судьба не позволила нам встретиться раньше. Не мог ее спасти. Никто бы не смог. Ну, почти никто, поскольку, сказав, что даже папа ничего не в силах сделать, я грешил против истины. Даже епископ Хез-хезрона обладал властью достаточной, чтобы отдать приказ о пожизненном заключении в монастыре, однако я знал, что он этого не сделает. Элию мог спасти папский суд, а путь в Апостольскую столицу был долгим. Пока бюрократические колеса повернутся, канет в забытье даже костер, на котором ее сожгут. Что же… приходилось смириться: Элии меж нами не будет. Жаль. Как и всегда, когда из мира исчезает толика красоты.

* * *

Я знал, что слуги Кнаппе попытаются до меня добраться, но даже они не сумели бы пройти мимо охранников Инквизиториума. Впрочем, в конце концов я нашел минутку, чтобы лично проведать мастера мясников. Встал у дверей, перед медным билом, и подумал: после моего недавнего визита прошло столь немного — но сколько же всего за это время случилось. Постучал. Некоторое время внутри царила глухая тишина, потом я услышал шарканье ног.