Три дня я жил в отеле, и три дня я слышал его пение – Рэй Чарльз, Нэт Кинг Коул, Пресли, «Битлз». Замолкал он только в те редкие моменты, когда в кресло к нему забирался клиент, – а вдруг его раздражает? Но это происходило нечасто – по-моему, никто не хотел его отвлекать.

Я бы забыл эту историю, если бы неделю спустя стюардесса американской авиакомпании после дежурного объявления (леди и джентльмены, наш самолет совершил посадку в аэропорту и т. д.) вдруг не пропела в микрофон гимн своей авиакомпании. Гимн достаточно идиотский, похожий на «Трансаэро, Трансаэро…». Но спела с таким вдохновением и верой, что салон взорвался овацией. И все улыбнулись.

Тенденция, что ли?

А давайте, господа, поговорим о природе улыбки. Вообще.

Врачи утверждают, что улыбка – наиболее естественное состояние мышц нашего лица. По-моему, ерунда. Иначе мы бы все спали и умирали с улыбкой на лице. И вообще – иногда, чтобы улыбнуться, приходится затрачивать очень большие усилия. Особенно у нас. Вот американцев учат улыбаться с детства. Даже, наверное, не очень-то и учат – они просто среди этого живут и по-другому уже не могут. Вообще здорово, но у нашего человека недели через две по этому поводу могут начаться приступы немотивированного бешенства. Чего они, в самом деле? В нашем понимании для улыбки должна быть как минимум причина. Кстати, могу вас утешить – последние годы американцы улыбаются значительно реже и уже не так широко – жизнь стала тяжелее. Немного.

Один мой знакомый киллер предостерегал меня по поводу улыбок. Улыбка располагает к себе и обезоруживает, и этим часто пользуются. Человек улыбается, а через секунду может всадить тебе пулю в лоб – когда ты этого совсем не ждешь. Наверно, с профессиональной точки зрения киллер прав, хотя, мне кажется, в такой ситуации уже не очень важно – ждешь ты или нет, результат всё равно один.

В нищей, голодной, болеющей всеми болезнями Индии люди улыбаются постоянно. Причем это не формальная американская улыбка, не знак вежливости. Индусы улыбаются не тебе или, во всяком случае, не только тебе – вообще миру. Видно, что это их способ отношения к жизни, и само ее качество не имеет тут никакого значения. В Африке не совсем так. Там улыбка – реальный показатель настроения человека: значит, ему действительно сейчас хорошо или весело. Отношение к жизни у африканцев гораздо более детское, чем у нас, я им даже завидую. Во многом это связано с верой, представляющей собой восхитительную смесь из вуду, прочего древнего язычества и завезенного европейцами христианства, причем последнее явно проигрывает, сколько бы храмов им ни строили. Еще совсем недавно в Мозамбике полицейский имел все основания арестовать человека, несущего лошадиную ногу (уже хорошо, правда?), так как лошадиная нога необходима для в общем-то простого дела – вызова с того света покойного (обычно в таких случаях обращаются к умершему родственнику), а он, в свою очередь, нужен для того, чтобы кому-то отомстить или кого-то наказать – а это не по закону. Сам тот свет находится не на небе, не под землей, а на самой Земле, где-то за рекой или за лесом (интересно – в русском язычестве та же картина!), и существование его для жителя Африки так же реально, как существование мира живых. Поэтому, кстати, переход человека из одного мира в другой никакой печали у африканца не вызывает – абсолютно ясно, что усопший просто сменил место жительства и что ему сейчас гораздо лучше, чем нам, оставшимся, – на том свете живут, конечно, лучше. И провожают покойного, как на новую квартиру – без страданий, слез и даже с некоторой завистью. Из этих веселых негритянских похорон в Новом Орлеане в свое время родился диксиленд – дедушка сегодняшнего джаза. Что-то в этом есть, да?

И вообще – белозубая улыбка на шоколадном лице – это просто красиво.

Даже без передних зубов.

Я радуюсь, когда кто-то кому-то начинает при мне доказывать, что у России свой путь и никто ей не указ. Конечно, свой, какой же еще! У нас другим не получается. При всём желании.

Я коллекционирую истории, произошедшие со мной на просторах Родины в разное время, в разных местах. Объединяет их одно – они непереводимы на иностранные языки. То есть перевести можно, и даже дословно, но смысл от иностранца ускользнет, как ни бейся.

Ну например. Летел я несколько лет назад из Нью-Йорка в Москву. Летел «Аэрофлотом», в бизнес-классе – не хухры-мухры. Самолет причалил к Шереметьеву, я прошел по коридору метров сто и понял, что оставил в салоне на сиденье фотоаппарат. Большой и дорогой. Я кинулся обратно – путь был уже перекрыт. Аппарат я купил совсем недавно, и было его исключительно жалко. Его и фоток, в нем хранившихся. И я побежал искать начальника смены – есть такая должность в аэропорту, решает все вопросы. Я нашел его – довольно быстро! – и рассказал о своем горе. Он нахмурился и (внимание!) спросил меня: «Сколько прошло времени?» – «Минут пятнадцать», – ответил я. «Боюсь, что уже поздно», – сказал начальник смены. Какие там иностранцы – даже я сперва не понял смысла услышанного. Как это поздно, там же сейчас, наверно, убирают! «Вот именно», – с тоской произнес начальник. Нет, я, конечно, не успокоился, мы дозвонились до команды уборщиков, и они поклялись, что никаких фотоаппаратов в салоне обнаружено не было. Ну естественно – поздновато задергался: пятнадцать минут! Прав был начальник.

Скажите – вы можете себе представить такую ситуацию в любом аэропорту цивилизованного мира (ладно, Сомали не берем!). И будет ли эта команда уборщиков работать завтра? У нас – будет. Других нет. А нам ведь даже не очень удивительно, правда?

Или вот. Звонят мне с нашей большой и известной радиостанции. «Здравствуйте, – говорят. – С национального радио беспокоят. Поздравляем вас! Ваша песня из последнего альбома лидирует в хитах и по итогам года тянет на премию «Золотой магнитофон»! Так что пожалте такого-то декабря в Кремлевский дворец на торжественное вручение!» Я обрадовался. Не так-то уж часто подобное происходит, приятно. «Спасибо огромное, – говорю, – вот только именно этого декабря мы на гастролях. Но это же не страшно, правда?» В трубке – мучительное молчание. «А-а! – догадываюсь я. – Вы, наверное, даете премии только тем, кто приходит на вручение, да?» «Ну вы понимаете, – бормочут на том конце. – Это же всё-таки шоу…»

Понимаю. Будет другая песня лидировать – того, кто приедет. Хрен с ней, с премией, переживем. Странно только, что в Каннах или в Голливуде такая система не практикуется – «Оскаров» бы сэкономили. Не доехал, скажем, Кэмерон до Лос-Анджелеса – куку ему с маком, а не «Оскара»! А надо приезжать. У нас тут шоу! Так нет – корячатся, унижаются, через продюсеров высокую награду передают – дураки, ей-богу.

Так каким, говорите, Россия путем пойдет? Своим, только своим. Долго идти будем.

Сегодня, без сомнения, ожидался очень необычный день. Может быть, даже великий день – день явления человечеству нового суперсмартфона же-пять апельсинового цвета. Всему миру. Ровно в полдень. С учетом часовых поясов, разумеется. Егор проснулся оттого, что жена вертелась перед зеркалом. Она уже два дня назад через каких-то всесильных знакомых завладела волшебным предметом (Егор подозревал, что не вполне настоящим – серые поставки, китайское изготовление, кустарная прошивка). Же-пять в нем не функционировало, но так как никто не мог объяснить, что такое же-пять и чем оно отличается от же-четыре, которое тоже не работало, – большого значения это не имело. Зато он был заветного апельсинового цвета и к нему прилагалось множество статусных аксессуаров: оранжевый пояс, летние туфельки, браслетик, а также пристежечка к сумке, прищелочка к карману и прилипочка к торпеде автомобиля, – всё оранжевое. Жена вздыхала перед зеркалом, и было совершенно ясно, что страдания ее вызваны невозможностью немедленного ввода в эксплуатацию всего набора единовременно. Егор с неожиданной тоской подумал, что они живут вместе уже шесть лет, а он ее, оказывается, почти не знает. Вчера он честно пытался у нее выяснить, чем отличается новая игрушка от предыдущей – же-четыре лазоревого цвета, презентация которой с помпой прокатилась по планете ровно полгода назад. Разговора не получилось.