– Ну, это все равно.

– …объяснял мне, что в основе этой войны со свиньями лежат разумные причины.

– И ты ему поверил? – спросил Аревало. – По разумным причинам не убивают людей.

– Они говорили о росте населения и о том, что количество никчемных стариков все увеличивается.

– Люди убивают от глупости или от страха.

– И все же проблема никчемных стариков не фантазия. Вспомни мать Антонии, женщину, которую прозвали Солдафоном.

Аревало, не слушая его, твердил свое:

– В этой войне мальчишки убивают из ненависти к старикам, какими они сами станут. Ненависть от страха…

Холод заставил их ускорить шаг. Чтобы не проходить возле костров, они – будто в молчаливом сговоре – сделали крюк в несколько сот метров и подошли к участку, где фонари не были разбиты.

– При свете, – заявил Видаль, – эта война со свиньями кажется немыслимой.

Они подошли к дому Джими.

– Здесь все спят, – сказал Аревало.

Напрасно искали они в окнах хоть одну светящуюся щель.

– Позвоним? – спросил Видаль.

– Позвоним, – ответил Аревало.

Видаль нажал на кнопку звонка. Где-то в глубине темного дома послышался звон колокольчика. Они подождали. Через несколько секунд Видаль спросил:

– Что будем делать?

– Звони еще раз.

Видаль опять нажал на кнопку, и опять они услышали дребезжащий звук колокольчика.

– А что, если Данте прав и он попросту спит? – спросил Видаль.

– Дурацкое положение. Получается, мы с тобой два паникера.

– Ну ясно, если с ним что-то случилось…

– Ничего с ним не случилось. Он спит. Старый лис.

– Ты так думаешь?

– Да. Уйдем, чтобы не выглядеть паникерами.

Вдалеке горел костер. Видалю вспомнилась картина, которую он видел в детстве, – Орфей или какой-то дьявол, объятый адским пламенем, играет на скрипке.

– Какая глупость, – сказал он.

– Что?

– Ничего. Костры. Все.

Возвратясь в дом Нестора, они заметили, что у друзей озабоченный вид.

– Здесь что-то случилось, – шепнул Аревало.

– Вот этот появился, – объяснил Видаль, указывая на племянника Больоло.

«Всякий новоприбывший, – подумал он, – обновляет печаль. Я проверил. Те, кто уже собрались на бдение, подчинились ходу вещей: жизнь продолжается, ничего другого не остается, как чем-то отвлечься; однако новоприбывшие опять привлекают внимание к покойнику». И как бы сквозь сон услышал слова Данте:

– Говорят, что Джими схватили.

– Кто говорит? – спросил Аревало.

– Такой слух, – подтвердил племянник Больоло, – идет в молодежных кружках.

Рей издал что-то вроде глухого рычанья, заметно побагровел, запыхтел. «В гневе он, наверно, превращается в зверя, в настоящего свирепого быка», – подумал Видаль и сразу же горько пожалел, что он и Аревало проявили такую нерешительность. Они не должны были возвращаться, не выяснив, дома ли Джими.

– Мы были недостаточно настойчивы, че. Всего лишь два раза позвонили.

– А если бы и проявили настойчивость, – рассудил Данте, – и выяснили, что Джими нет дома, тоже не много бы успели: только переполошили бы женщин.

– Уж взялись, надо было довести до конца, – возразил Видаль.

– Бедняга сказал, что идет позвать тебя, – объяснил Рей. – Вышел вот в эту дверь. Больше мы его не видели.

Видаль отвел племянника Больоло на другой конец столовой и сказал ему твердо:

– Говорю с вами конфиденциально. Если правда, что Джими схватили, постарайтесь встретиться с похитителями и, пожалуйста, скажите, чтобы они его отпустили. Если будут возражать, скажите, чтобы поговорили со мной.

– Но подумайте, как я могу с ними связываться? – спросил племянник жалобным тоном.

«Неужели я поддался импульсивному порыву? – подумал Видаль. – Но я должен был что-то сделать для Джими. Я тогда стоял как дурак и смотрел в это дурацкое окно и подверг его опасности. А теперь вышел показать свою храбрость, а его похитили».

Он вернулся к друзьям. Рей, величественный в своем гневе, что-то проворчал о сыне Нестора и о племяннике Больоло.

– Что ты говоришь? – спросил Данте с улыбкой.

– Что? Не слышу.

– По правде сказать, это подозрительно, – сказал Аревало. – Молодежные активисты сообщили ему об этом чересчур быстро.

Видалю вспомнилось, как Нестор гордился своим 90

сыном. Потом он подумал об Исидорито и спросил себя, знает ли сын про последние убийства и хватит ли у него мужества их не одобрить.

– В нашей пассивности, – заявил Рей, – есть что-то недостойное. Если мне суждено умереть, пусть у меня хотя бы будет утешение, что я вспорол брюхо трем или четырем из них. Скажите этому парню, что его, мол, вызывают по делу.

– Вы его встретите на улице, и что тогда? – спросил большерукий.

– Да ничего. Уложу одним ударом по башке, – ответил Рей.

– Но разве это не будет зверством? – спросил остролицый.

– Вроде бы существует молчаливый сговор, – заметил Аревало. – Одна половина общества имеет право бесчинствовать, другая нет. Всегда было так.

– Я с вами не согласен. У меня, слава Богу, еще хватит и духу и сил, и я с удовольствием проучу одного из этих нахальных юнцов… Только, ох, – Рей издал хриплый стон, – птичка-то упорхнула!

Все взглянули на дверь – да, племянник Больоло, откланявшись, уходил. Видаль спросил себя, стоит ли радоваться. Снова появилась соседка с чашечками кофе на подносе.

– Сеньора, – обратился к ней Данте, – не могли бы вы объяснить, на каком основании вы утверждали, что выдал Нестора собственный сын?

– Не выдумывайте, – запротестовала женщина. – Я никого не обвиняю, и я не позволю, чтобы обвиняли меня.

Аревало протер стекла очков и астматическим своим голосом проговорил:

– Страх – не глупость. Верно, кто-то из этих молодчиков сказал ей, что, если она будет болтать, из нее душу выбьют.

– Грозятся, убивают, – проворчал Рей, – а мы сидим сложа руки.

Видаль услышал шум мотора, визг тормозов.

– Возможен и другой вариант, – рассудил Аревало. – Хитрая старуха чует в воздухе перемену к худшему.

– А может, от вашего прямого вопроса у сеньоры, так сказать, помрачение в мозгу? – спросил большерукий. – На экзаменах такое бывает.