– Много ты знаешь людей в возрасте ста двадцати лет? Я – ни единого.

– Это правда. Они ограничились тем, что наводнили мир стариками, практически ни на что не годными.

Видалю вспомнилась мать Антонии.

– Старик – это первая жертва роста населения, – заявил приземистый. – Вторая жертва, и, на мой взгляд, более значительная, – это индивидуальность. Сами посудите. Индивидуальность, пожалуй, становится запретной роскошью и для богатых, и для бедных.

– Да, но, возможно, все это несколько преждевременно? – предположил Видаль. – Нас как бы хотят лечить при полном здравии.

– Это вы верно сказали, – обрадовался прыщавый. – Профилактическая медицина.

– Мы тут с вами обсуждаем теории, – сказал Видаль, – а тем временем совершаются убийства. Чтобы далеко не ходить, бедняга Нестор…

– Это ужасно, но такое было всегда. Кабы послушали в этом деле меня, я бы наделенных сознанием стариков оставил в покое и организовал бы второе избиение младенцев.

– Ох и наслушались бы мы тогда нареканий! Ты представляешь, какой вой подняли бы матери?

– А я о них не беспокоюсь. Они бы тогда знали, что не должны привлекать внимания.

Второй раз за этот вечер Видаль подумал, что человек живет, ничего не замечая. Пока он был занят Бог знает какими личными мелочами (прежде всего пунктуальным соблюдением своих привычек: мате в должные часы, сиеста, непременное сидение на площади Лас-Эрас, чтобы не упустить послеполуденное солнце, партия в труко в кафе), в стране произошли огромные перемены. Молодые люди – прыщеватый и приземистый, с виду более интеллигентный, – говорят об этих переменах как о чем-то общеизвестном и привычном. А он, возможно потому, что не следил за процессом, теперь их не понимает. «Я остался где-то на обочине, – сказал он себе. – Я уже стар или близок к тому».

Приземистый парень не лишенным учтивости тоном спросил:

– О чем вы думаете, сеньор?

– О том, что я стар, – ответил Видаль. И мгновенно спросил себя, не слишком ли он неосторожен. Кончится тем, что он навлечет на себя неприятности.

– Простите, – возразил приземистый, – но, по-моему, то, что вы говорите, нелепость. Вы старик? Нет. Я вас поместил бы в зону, которую этот болтун Фаррелл называет ничейной землей. Молодым вас нельзя назвать, но и старым – решительно нельзя.

– Штука в том, – заметил Видаль, – чтобы кто-нибудь из этих одержимых, которых так распустили, не ошибся.

– Я бы сказал, что ошибки маловероятны, хотя – я этого не отрицаю – возможны, – согласился приземистый и тут же пояснил: – По причине разгула страстей.

Видаль снова пал духом и затосковал о прежнем своем неведении того, что творится. Его беседа с парнями показалась ему жалкой попыткой снискать их милость.

– Извините, – пробормотал он и, чтобы вздохнуть свободней, перешел к своим друзьям.

– Вот мы посмотрим на правительство в момент истины, – с пафосом ораторствовал Рей. – Когда оно заплатит свои долги.

– Учти, что этого момента придется подождать, – предупредил Аревало. – Даже если восстановят порядок, нам не заплатят.

– Где Джими? – спросил Видаль.

– Не перебивай, – сказал Данте, конечно ничего не расслышав. – Мы обсуждаем денежные дела. Вопрос о пенсиях.

– Правительство еще подумает, платить ли их, – настаивал Аревало.

– Признаем, сеньоры, – вставил большерукий господин, – чтобы дать распоряжение о выплате пенсий, требуется большое мужество. Мера непопулярная, и логично, что ей будут сопротивляться.

– А исполнение обязательств разве пустяк? – спросил Рей.

– На днях, – вмешался остролицый, – я слышал разговор о плане компенсации: пожилым людям предложат землю на Юге.

– Скажите лучше попросту и честно, что всех стариков сошлют, – сказал Данте.

– Как пушечное мясо, – уточнил Рей.

– Чтобы воспрепятствовать возможной инфильтрации наших братьев чилийцев, – прибавил Аревало.

– Где Джими? – спросил Видаль.

– Как это – где? – спросил Аревало. – Он же вышел из дому, чтобы тебя позвать. Разве вы не встретились?

– Может, он пошел в уборную? – спросил Видаль.

– Я видел, как он вышел из дому, – подтвердил Рей. – Через эту дверь. Он сказал, что идет за тобой.

– Джими – настоящий лис, – пояснил Данте. – Ему невтерпеж долго сидеть на таких сборищах, и при первой возможности он убегает домой, в свое логово.

– Он сказал, что идет за тобой, – повторил Рей. – Я его не видел, – сказал Видаль.

– Настоящий лис, – повторил Данте. – Убежал домой, в свое логово. Мы же его знаем не со вчерашнего дня.

– Беднягу Нестора мы тоже знали всю жизнь, – возразил Аревало. – Пойду проверю, дома ли Джими.

– Я с тобой, – сказал Рей.

– Соболезнования как будто уже принесены, – улыбаясь, проговорил остролицый. – Я бы не стал беспокоиться, он скоро вернется.

– Нет, пойду я. Он вышел позвать меня, так что пойду я, – сказал Видаль.

– Ладно, – сказал Аревало. – Пойдем вдвоем. Аревало надел плащ, а Видаль накинул свое пончо.

На пороге они на минуту остановились, вглядываясь в темноту, потом вышли.

– Не то что я боюсь, – объяснил Видаль, – но неприятно, когда на тебя нападут врасплох.

– Еще хуже – ждать нападения. Кроме того, я не хочу предоставлять этим кретинам инициативу в вопросе моей смерти. Признаюсь, что смерть от болезни меня тоже мало прельщает. Пустить себе пулю в лоб или выброситься из окна – пренеприятная, должно быть, штука. Или, к примеру, уснешь с таблетками и вдруг захочешь проснуться – что на это скажешь?

– Не продолжай, не то еще выберешь кретинов – правда, эти двое мне сказали, что нас не зачислили в старики.

– Значит, не такие уж они кретины. Они поняли, что никакой старик не считает себя стариком. И ты им поверил? Они хотят внушить нам доверие, чтобы, мы им не доставили хлопот.

– Как по-твоему, я поступлю очень плохо, если рискну?

– Ты это о чем? – спросил Аревало.

– Деревья в темноте так заметны. Уж наверно, у меня будет жалкий вид, если сейчас на меня нападут.

Видаль помочился у дерева. Аревало, последовав его примеру, заметил:

– Это от холода. Холод и годы. Одно из самых частых занятий в нашей жизни.

Дальше пошли в более бодром настроении.

– Один из парней мне объяснял… – начал Видаль.

– Прыщеватый?

– Нет, тот, что пониже, с лицом как у окуня.