— Щас тебе! — Пупогрыз быстро спрятал листок обратно в карман. — Чтоб ты его порвал?

— А зачем мне его рвать? — устало осведомился Соловец.

— Потому что это приговор и тебе, и твоим верным и сильно умным подчиненным!

— Полегче на поворотах, — предупредил Соловец, который очень не любил, когда его обзывал кто-либо, кроме вышестоящего руководства, и особенно в те моменты жизненного пути, когда майора обманывали и подсовывали вместо «Столичной» водки простую воду.

— Буду я еще с тобой любезничать! — взвился капитан. — Всё, приплыли, соседушки! Не фиг было труп нам на участок подбрасывать!

— Какой еще труп? Кого? — Майор сделал вид, что не понимает, о чем говорит его коллега.

— Того, которого из огнемета замочили!

— Из какого еще огнемета?! Ты что, опять закусить забыл?

— Ой-ой-ой! — Пупогрыз показал Соловцу язык. — А ты не в курсе!

— Слушай, Абраша. Твоя территория — твои проблемы.

— Ах, так?! — Капитан вскочил со стула. — А ты мне, случайно, не объяснишь, как полусожженный труп прополз с твоей стороны улицу на нашу, оставив по пути два килограмма и семьсот сорок пять граммов своих внутренностей? Я лично соскреб их с асфальта и взвесил!

— Весы, небось, у бабок возле метро конфисковал? — криво улыбнулся многоопытный начальник ОУРа Выборгского РУВД.

— Тебе-то какое дело?!

— Там все безмены на двести граммов в плюс переделаны, — сообщил майор. — Так что с весом ты лажанулся. Перевесим твои «вещдоки» и прокурору нашему стуканем. Он и влепит тебе триста третью[36]… Для начала. Чтоб служба медом не казалась. И поедешь ты, Абраша, лес валить. В Нижний Тагил[37]… Там тебя да-авно ждут!

— Как и тебя! Ты меня триста третьей на понт не бери! — закричал Пупогрыз. — Ученые!

— А что до того, что кто-то там полз — так это его личное дело. Хотел — полз, не хотел бы — не полз. — Соловец продемонстрировал коллеге, что разговор окончен.

— Ах, ты так?!

— Да, так!

Они вскочили, уперлись друг в друга взглядами, пыхтя и щурясь презрительно.

— Сука ментовская! — первым не выдержал Пупогрыз.

— На себя посмотри! — Соловец подпрыгнул из кресла и встал в боксерскую стойку.

Капитан не стал долго рассусоливать и от души врезал майору по уху.

Соловец в накладе не остался и расквасил Пупогрызу нос.

Абрам Кужугетович хрюкнул, отбросил ногой мешавший ему стул и попер в атаку, расставив руки в стороны и рыча, как разъяренный бурый медведь. Майор подпустил противника поближе и тюкнул того носком ботинка в пах.

Пупогрыз мяукнул, согнулся и упал на колени, держась за низ живота. Соловец не упустил шанс добить противника, схватил со стола толстенный телефонный справочник в желтой обложке и от души засадил Кужугетовичу по физиономии.

Капитан завалился на спину, поджав колени к животу.

Соловец воспользовался беспомощностью коллеги, облегчил карман Пупогрыза на акт судебно-медицинской экспертизы, в котором говорилось о невозможности человеку с такими повреждениями, как на исследованном трупе, ползти тридцать метров по асфальту, оставляя за собой кусочки ливера, и торжествующе захохотал, поднося к бумаге огонек зажигалки…

Как-то раз Сысой Мартышкин напился со своим сокурсником по школе милиции.

Причем — сильно.

Можно сказать, в «зюзю».

А у отца этого самого приятеля имелась оставшаяся от умершего родственника двухдверная машина-"инвалидка" с тарахтящим мотоциклетным двигателем и большим круглым знаком на переднем стекле, где на белом фоне красной краской был схематично изображен человек в коляске.

И вот, изрядно накушавшись, Мартышкин с приятелем отправились, как водится, к доступным женщинам. Ехали весело, пели песни, никого не трогали, и тут вдруг маячивший впереди гаишник махнул жезлом. Останавливал-то он другую машину, но водитель инвалидного тарантаса подумал, что именно его. И запоздало дал по тормозам.

Инвалидка боком прошла метров двадцать, стукнулась о поребрик тротуара и замерла.

Мартышкинский приятель, пьяный в умат, распахнул дверцу, вывалился на асфальт и на четвереньках пополз к дорожному инспектору в надежде вымолить у того прощение.

Глаза испуганного гаишника чуть не выпали из орбит, он принялся отчаянно махать полосатым жезлом и кричать:

— Езжайте, товарищ инвалид, езжайте!!!…

Именно такими стали глаза Дамского, когда младший лейтенант расположился в кресле напротив генерального директора «Фагот-пресса» и зловещим шепотом выдохнул:

— Нам всё известно, Ираклий Вазисубанович! Так что рекомендую вам начать говорить правду.

Издатель сделался белым, как лист хорошей финской бумаги для ксерокса, и беззвучно зашевелил губами.

— Ну, как? — продолжил Сысой, от цепкого взгляда которого не ускользнул испуг издателя. — Будем говорить или в камере подумаем? — Недавний удар по башке окончательно раскрепостил сознание Мартышкина, и он начал вести себя, как полагается оперу со стажем, — нагло, цинично и подозревая потерпевшего-заявителя во всех смертных грехах. — Так куда вы дели Б.К.Лысого? На даче спрятали или?.. Может быть, его уже и в живых нет? А?!

— Я-я-я…— начал Дамский, но стажер не дал ему договорить, разразившись демоническим смехом.

— Сокамерникам у параши будешь мозги вкручивать! — Младший лейтенант вскочил, схватил кружку с остывшим за время совещания чаем и выплеснул ее содержимое в лицо издателю.

Генеральный директор тоненько взвизгнул и выпал из кресла на пол.

— Я тебя расколю, урод! — Боевой клич Сысоя разнесся по всему издательству, заставив сотрудников замереть над гранками текстов и клавиатурами компьютеров. — Бей сынов Вазисубана!

Подавляющее большинство работников «Фагот-пресса» злорадно ухмыльнулись.

Мартышкин повалил Дамского на пол, клацнул зубами, примерился, чтобы проверить на вкус и на жирность ухо издателя, но тут в кабинет ворвались трое мужчин в строгих костюмах во главе с начальником охраны «Фагота», похожим на страдающего от геморроя и оттого унылого арабского террориста, и выкинули разбушевавшегося стажера вон.

* * *

Вечер в общежитии «Зеленого гегемона» удался на славу.

«Девчонки», в каждой из которых было не меньше центнера, быстро соорудили стол, а Казанова и Плахов проставились по полной программе, поразив собравшихся обилием марок напитков и общим литражом.