Густой запах “дедушкиного уголка” извлек из уголков моей памяти следы, оставленные в ней представителями фауны – то бишь цирк навеял.

Черепаха

Читу я любил, непонятно за что. Она была поразительно тупой. Пересекая комнату, Чита упиралась в стену, продолжая упорно загребать лапами до тех пор, пока ее не разворачивали в противоположную сторону. Однажды летом на даче я наблюдал за тем, как она самозабвенно пожирала клевер. В приливе любви я поднес Читу к губам, чтобы ее поцеловать. Острая боль пронзила мою нижнюю губу, и Чита повисла на ней. Она ответила мне взаимностью.

Дальше – калейдоскоп. Впереди бежала бабушка, за ней я, поддерживая черепаху, плотно сомкнувшую свои челюсти на моей губе. А за мной бежали любопытные, веселящиеся, жестокие дети. Деревенский фельдшер сказал: “У черепах мертвая хватка”. Он заткнул моей любимой ноздри, и она разжала свой треугольный пассатижеподобный ротик, в котором мелькнул окровавленный розовый язычок.

Потом мне сделали укол от бешенства. Можете ли вы представить себе бешеную черепаху? А деревенский фельдшер мог.

На моей нижней губе долго еще белел треугольный след.

Спустя несколько месяцев Чита вдруг исчезла из городской квартиры. Тщетно ее искали все и везде. Через год, когда зачем-то отодвинули холодильник “ЗИЛ”, обнаружили уткнувшийся в угол панцирь с высохшей в нем Читой.

Вот такой получился смертельный уголок.

Попугай

Попугай залетал в мою жизнь через открытую форточку дважды. Первый раз он сменил покончившую с собой Читу. Я купил ему клетку и – по совету одного юнната – подругу. Ворковала пара недолго. Сначала я обнаружил труп одного, а через два дня и другого пернатого. Попугай был голубым, и, возможно, он нуждался в партнере своего пола. Но я об этом тогда ничего не знал.

Второй раз эта птица влетела в мой дом спустя десятилетие. Я тогда заканчивал работу над кандидатской диссертацией. “Благоприятные исходы на уровне практического выздоровления при юношеской одноприступной шизофрении” – так она называлась. Только что напечатанные и готовые к переплету главы диссертации были аккуратно разложены на моем столе. Когда я вошел в квартиру и подошел к своему рабочему месту, то остолбенел – машинописные страницы были уделаны птичьим пометом. Я поднял глаза вверх и увидел зеленый глазастый комочек на книжной полке. Маленький, а нагадил, как стая чаек. Попугай несколько секунд смотрел на меня, потом сделал круг почета по комнате и вылетел в открытую форточку.

“На кого работаете?” – хотелось его спросить. Но его и след простыл. Впрочем, след остался на моей диссертации.

Рыбки

Рыбки мне всегда нравились. Это подводные бабочки. А бабочек я особенно люблю.

Утром, после бурного празднования моего пятидесятилетия, я заканчивал просмотр сна с водной тематикой. Это понятно каждому, даже иногда выпивающему, гражданину.

Проснулся я, однако, от странного звука. С тревожным любопытством вылез из постели и, перешагнув через подарочные коробки с бессмысленными предметами, с больной головой и сухостью во рту побрел на звук. Войдя в гостиную, я испытал шок! На полу стоял аквариум, в котором плескались рыбки. Как они оказались в моем доме?! Я, конечно, не все отчетливо помнил, но этот подарок я запомнил бы точно. В полные 50 лет я чувствовал себя полным кретином.

Днем мне позвонил мой сын: “Привет, как дела, пап?” – “Все нормально, но… Представляешь? Какие-то идиоты подарили мне аквариум с рыбками”. Пауза – “Пап, это мы тебе подарили”.

Мой сын со своей женой, когда меня не было дома, привезли аквариум с рыбками. Они искренне хотели мне сделать приятное. А я?! Чувство неловкости и вины перед ними живет во мне до сих пор. Вот такой получился цирк.

Ну, будьте здоровы и держите себя в руках.

Это был даже не зал – просто небольшая, прямоугольной формы комната на “Мосфильме”. Шесть рядов кресел. Нет, простых, с металлическими ножками стульев. В каждом ряду – четыре стула. Все они были заняты.

Моя мама сидела в первом ряду, у стены слева – если лицом к экрану. Мне места не хватило, и меня посадили перед мамой на круглые большие металлические коробки с кинопленкой. Я оказался на расстоянии двух метров от экрана размером чуть больше сегодняшней плазмы. Односпальная простыня. Это 1966 год. Мне было 13 лет. Я попал на закрытый, даже секретный, просмотр фильма “Андрей Рублев”. Мама тогда работала в школе – преподавала физику и была завучем. Отец одного из ее учеников сделал ей пропуск на “Мосфильм”. По блату. Мама взяла меня с собой.

Во время просмотра мама скармливала мне, голодному, ошарашенному и загипнотизированному фильмом, купленные бутерброды с языком (звучит странно: разве у бутерброда есть язык?). Других в мосфильмовском буфете не было.

В обычной жизни от такой еды я категорически отказывался. Не мог представить себе, как можно есть язык. Ужас! Мясо – абстрактно. Сердце, мозги, печень, язык – конкретно.

Язык и фильм соединились в моем сознании. Андрей Рублев дал обет молчания. Язык колокола. Монаху, которого блестяще играл Юрий Никулин, в рот заливали расплавленный свинец…

Да, много всего связано в фильме с языком. Не буду здесь расшифровывать. Нет, лучше использовать другой глагол – “разжевывать”.

Фильм “Зеркало” шел только в одном кинотеатре Москвы. Билеты я достал с большим трудом уже сам – без помощи мамы. И бутербродов с языком во время фильма не ел. Но впечатления от фильма были не меньшими.

Довольно долго потом я жил, открывая для себя и расшифровывая отражения “Зеркала”.

Любовь к Брейгелю оттуда. Я увидел на книжной полке дома у своего приятеля, сына дипломата, альбом, суперобложка которого была почему-то мне знакома. “Кто это?” – “Это Брейгель”. – “Так это же из фильма «Зеркало»!”

Из “Зеркала” музыка Баха и стихи Арсения Тарковского – а через него и любовь к поэзии Серебряного века.

Для заставки программы “Намедни”, которая (заставка) скажу сразу, не увидела света, меня снимал Георгий Иванович Рерберг…

Впрочем, об этом подробно написано в моей книге “Заметки авиапассажира”.

Мог ли я в 13 лет, сидя на металлических коробках с кинопленкой, представить себе, что прикоснусь к Мастеру через рукопожатие другого Мастера?

Как говорит мой школьный друг…

Тарковский был одним из кодов, по которому определяли, близок тебе человек или нет, – наряду с Кафкой, Булгаковым, Малевичем… Продолжите этот ряд сами. Потом, с падением “железного занавеса”, кодов образовалось больше и ориентироваться стало сложнее.

Потом коды исчезли вовсе.

А сейчас вроде они опять появляются – коды, по которым можно определить, близок тебе человек или нет. К сожалению, это другие коды. Кажется, что это не к добру.