В сражении на Монмартрских высотах Парижа в марте 1814 г. Алексей Петрович командовал объединенной русской, прусской и баденской гвардией. После капитуляции французов ему, как одному из самых образованных генералов, Александр I поручил написать манифест о взятии Парижа.

После подписания в мае 1814 г. Парижского мира Александр I перед выездом из Парижа в Лондон отправил Ермолова в Краков (находившийся на границе с Австрией) в качестве командующего 80-тысячной Обсервационной армией, формировавшейся в герцогстве Варшавском. Войска на границе нужны были России: в преддверии запланированного конгресса в Вене ожидалось несогласие со стороны Австрии при определении новых границ.

После бегства Наполеона с острова Эльба и возвращения в Париж в марте 1815 г. начались знаменитые «Сто дней». Против него снова ополчилась вся монархическая Европа.

В апреле 1815 г. Ермолову в подчинение вместо резервных войск был передан 6-й корпус, временно составленный из двух пехотных, одной гусарской дивизии и нескольких казачьих полков. Тогда же он по приказу выдвинулся из Кракова и перешел границу, направившись во Францию. 21 мая Ермолов уже был в Нюрнберге, а 3 июня – в пограничном с Францией городе Аюб. Однако принять непосредственное участие в военных действиях его корпусу не пришлось. Английские и прусские войска разбили Бонапарта в битве при Ватерлоо 18 июня 1815 г.

Однако Александр I не преминул снова «с визитом вежливости» посетить Париж, и генералу Ермолову с войсками все же пришлось вступить во Францию. На Рейне Ермолову вместо 6-го корпуса был дан гренадерский. Часть его под началом Алексея Петровича последовала в Париж «для содержания при государе караула». Был он и на знаменитом параде в Вертю, где образцовость 150-тысячной при 540 орудиях русской армии настолько потрясла всех иностранных государей и знавших толк в своем кровавом ремесле полководцев от Веллингтона до Блюхера, что крайне довольный император, повернувшись к Ермолову, заметил: «В России считают меня весьма ограниченным и неспособным человеком; теперь они узнают, что у меня в голове что-нибудь да есть!» В Париже Алексей Петрович испросил увольнение в отпуск по болезни на шесть месяцев.

Из Парижа он вернулся с гренадерским корпусом не в герцогство Варшавское, а уже в Царство Польское. В начале мая 1815 г. в Вене были подписаны русско-прусский и русско-австрийский договоры. 20 июля Ермолов находился в Варшаве, где было торжественно объявлено о восстановлении Царства Польского, и был свидетелем, как войска польской армии присягнули императору Александру I.

С мая по ноябрь 1815 г. Ермолов – командир гвардейского корпуса. Затем он сдал руководство генералу Ивану Федоровичу Паскевичу и выехал в Россию, чтобы провести несколько месяцев в Орле у своих престарелых родителей.

В 1816 г. началась, наверное, самая яркая страница биографии Алексея Петровича. Он был назначен командиром отдельного Грузинского (с 1820 г. – Кавказского) корпуса, а с 1816 г. еще и управляющим по гражданской части на Кавказе и в Астраханской губернии. Как выражался сам Ермолов, любивший римскую классику, он стал «проконсулом» Кавказа. Назначив Ермолова на дальнюю окраину Российской империи, Александр I удалил из Петербурга очень популярного в армии генерала. Сам Алексей Петрович писал, что при одной мысли о петербургских парадах и разводах у него «мурашки по коже задирают». Судя по всему, герою хотелось уехать из послевоенной столицы на Кавказ. В письме к М. С. Воронцову он признавался: «Снится этот дивный край». Но это уже другая история, лежащая за пределами нашего повествования.

В 1826 г., когда началась война с Персией, многие при дворе обвинили Ермолова в попытках спровоцировать нападение соседей. Кроме того, во время присяги Кавказского корпуса Алексей Петрович проявил себя сторонником цесаревича Константина. Неясной осталось и степень причастности «проконсула» к событиям 14 декабря 1825 г. Поэтому новый император Николай I ему не доверял. Едва достигнув 50 лет, человек кипучей энергии, огромного административного и боевого опыта, Ермолов испросил отставку и получил ее. Еще более 30 лет он, обреченный на бездействие, жил попеременно то в Москве, то в Орле.

Вспомнив на склоне лет уроки далекого детства, когда он обучился переплетному ремеслу, Алексей Петрович собственноручно переплетал книги своей библиотеки и приводил в порядок мемуары. Ермолов выработал изумительный «тацитовский слог». Недаром В. А. Жуковский сказал о нем: «Захочет – о себе, как Тацит, он напишет / И лихо рукопись свою переплетет».

Ермолов просто и кратко писал по-русски, по-французски, по-латыни и оставил замечательные по литературной и исторической ценности, но порой очень саркастические «Записки». Отойдя от государственных дел, Ермолов, любивший серьезное чтение и хорошо знакомый с классиками, общался с М. П. Погодиным, встречался с А. С. Пушкиным, молодым Л. Н. Толстым и многими знаменитыми современниками. Считая поэтов гордостью нации, он с огромным сожалением отзывался о ранней смерти Лермонтова.

«Когда Алексей Петрович, – рассказывал знаменитый мемуарист XIX в. Ф. Ф. Вигель, – появлялся в театре или в собрании, приверженные к нему русские люди, и старые и молодые, оборачивались всегда в ту сторону, где стоял Ермолов, опершись на свою верную саблю, и задумчиво смотрели на его белые волосы, на эту львиную голову, твердо стоявшую еще на исполинском туловище, и в потускневших глазах его искали глубоко запавшие мысли».