— Мне-то, конечно, ничего. Только ведь жалко тебя, стервеца... Погубишь ты себя, Альмакор Павлович, как пить дать — погубишь... Сегодня свою квартиру и три этажа под ней залил, а что завтра устроишь? Пожар? Или в окно выпрыгнешь?

— Не дождетесь, — мрачно возразил я.

В прихожей послышалась шлепанье ног, и хриплый мужской голос осведомился: «Хозяева здесь?»

— Здесь, здесь, Коля, — откликнулся участковый. — Ты там давай, делай свое грязное дело. А мы тут пока побеседуем...

Коля, что-то бурча себе под нос, проследовал в направлении санузла, и вскоре оттуда донеслось звяканье металла о металл.

— Ну, что? — спросил меня Курнявко, меланхолично разглядывая залитый водой пол. — Как будем дальше жить?

Я ограничился легким пожатием плеч. Мол, на дурацкие вопросы не отвечаю.

Но участковый не унимался.

— Я имею в виду, — пояснил он, — что отныне тебе все-таки придется изменить свой образ жизни, хочешь ты этого или нет... Я не знаю, на какие средства ты существовал до этого, но теперь тебе предстоит выложить кругленькую сумму за ремонт — если не своей квартиры, то квартир соседей снизу. Есть у тебя на это деньги, Ардалин?

Я упрямо молчал.

Он вдруг подался ко мне и, пытаясь заглянуть в мои глаза, предложил:

— Да ты не отчаивайся, Альмакор! На самом деле все не так страшно, как кажется. У тебя ж еще вся жизнь впереди, парень!.. И запомни: ты не один в этом мире, как вообразил себе. Если тебе потребуется моя помощь — и не только как участкового, но и просто так — обращайся в любое время! Помогу чем смогу. В том числе и финансами... Ты понял?

Я молчал.

Курнявко резко поднялся, взбаламутив воду на полу, и сказал:

— Ладно, что ж мы сидим-то? Разговорами сыт не будешь... Давай-ка, тащи ведро и тряпку. Сейчас мы наведем порядок в твоей берлоге.

И принялся стаскивать через голову футболку.

— Не надо, — слабо возразил я. — Я сам...

— Ма-алчать! — гаркнул участковый. — Кру-угом! За инструментами для уборки — шагом марш!

Я стоял, безвольно свесив руки, и смотрел на него — энергичного, сильного, ловкого и наверняка умелого.

И тут мне в голову пришла странная мысль.

Если допустить, что Бог существует, то он, по представлениям людей, должен быть именно таким, как Курнявко: решительно берущийся за дело, чтобы ликвидировать хаос и несправедливость, не рефлексирующим на темы вселенского смысла и предназначения, а просто выполняющим свой божественный долг перед человечеством.

Этакий вечный ликвидатор последствий катастроф, случившихся по вине его созданий. Профилакт с сияющим нимбом. Вечный расхлебыватель той каши, которую заварили грешные чада его.

Хорошо, что его нет. Иначе человечество никогда не вылезет из детских пеленок.

— Уходите, — услышал я чей-то голос и не сразу сообразил, что это говорю я сам. — Не надо мне вашей помощи. Я и без вас справлюсь со своими проблемами.

Курнявко, уже собиравшийся закатывать штанины до коленей, замер. Потом долго смотрел на меня, прежде чем сказать:

— Что ж, попробуй...

Я проснулся от того, что во сне — если дремотное состояние под кучей вонючего, давно не стиранного тряпья можно было назвать сном — мне привиделось, как в нижнем ящике комода, под слоем дырявых носков и ветхих носовых платков, лежит давным-давно заныканная от самого себя пачка тысячных купюр. Ровно пять штук. На черный день. То есть на тот, который тускло брезжил сквозь немытые стекла окна и пыльную штору.

Потому что именно сегодня я дошел не просто до точки, а до той жирной точки, которая грозит вот-вот растечься в длинное тире, символизирующее конец жизни.

Вот уже целую неделю я не ловил кайф ни с помощью травки, ни, тем более, с помощью внутривенного допинга. И ломка теперь была в самом разгаре.

Адские муки. Организм корежит и выкручивает чья-то беспощадная стальная пятерня. Во рту все горит, кровь бешено стучит в висках, а тело охватывает то жар, то озноб. И некуда, абсолютно некуда деться от этой пытки.

Раньше я не понимал, как можно быть готовым отдать все за жалкую щепотку белого порошка.

Теперь понимаю.

Только где ее взять, эту щепотку?

Нет, где взять — это не проблема. Достаточно звякнуть на сотовый Сушняку, и максимум через полчаса этот тип, который сам никогда не испытывал, что такое постнаркотический синдром, но прекрасно осознающий, что такой нарк, как я, пойдет на все, чтобы заполучить дозу, заявится и спасет меня от медленной гибели.

Этакая «скорая помощь» для наркоманов — вот кто такой Сушняк.

А ведь по его внешнему виду вовсе не скажешь, что он из тех наркодельцов, которых телевидение изображает не иначе, как разодетых с иголочки здоровяков, обвешанных золотыми цепями и курящих исключительно гаванские сигары.

Нет, не таков наш скромный спаситель.

Это довольно тщедушный очкарик с личиком умненького студента-отличника, и ходит он вечно в одном и том же тренировочном костюмчике стоимостью двести рублей.

Куда Сушняк девает деньжищи, которые дерет со своих клиентов, — одному богу известно. Может быть, он — лишь мальчик на побегушках у более крутых боссов и исправно относит им всю свою выручку, довольствуясь жалкими грошами. Меня это никогда не интересовало.

Однако в кредит и в долг он никогда не дает.

Я со стоном слез со своего расхлябанного ложа и отправился в нелегкий поход к комоду.

Голова гудела, как медный таз, в который били кувалдой, а руки и ноги тряслись, выделывая независимо от моей воли немыслимые пируэты. Из-за этого я споткнулся об оказавшийся на моем пути стул и едва не навернулся. Со злобой пнул его так, что он с грохотом отлетел в угол. Как когда-то забавная игрушка в виде пса-робота...

Ладно, к чертям все воспоминания!

В самом деле, разве не может быть так, что когда я снял остатки денег со своего счета, то решил отложить сколько-то на запас, а потом и сам забыл про это? Потому что был пьян или под кайфом... А теперь на поверхность сознания всплыло воспоминание о заначке — и было бы здорово, если бы оно сбылось наяву.

Хорошо, пусть там будет не пять «штук», а три... или хотя бы одна... Мне и нужно-то всего пару граммов... А один грамм стоит пятьсот... если, конечно, у Сушняка не поднялись за последнее время расценки... От очкарика ведь всего можно ожидать. Сколько раз он, заявившись ко мне, объявлял с сочувствующей миной: «Инфляция, брат... В мире все дорожает».

Вот именно. Все — кроме человеческой жизни. Похоже, на сегодняшний день это самый дешевый и никому не нужный товар...

И тогда мне приходилось бежать в ломбард, или в «секонд хэнд», или в лавку подержанной мебели под названием «комиссионка» и толкать очередной предмет своего движимого имущества. По дешевке, разумеется. Но где можно еще добыть деньги? Кто возьмет даже на самую грязную работу человека, которому на вид можно дать не двадцать семь, а пятьдесят, с ввалившимися в орбиты больными глазами, трясущимися руками и исхудавшим до состояния освенцимских узников телом?