— Только не мудака, — подхватывает Вероника.

Я пытаюсь выдавить из себя улыбку и даже сказать будто тост: «Только не мудака». Но к горлу подступает тошнота. Я вскакиваю и бегу в туалет, желудок отказывается принимать еду… Я обнимаюсь с унитазом и слезы хлещут из глаз.

Спустя время я чищу зубы, выпиваю стакан воды, переодеваюсь и иду спать. Девочки желают мне доброй ночи и еще долго сидят, болтают внизу.

Утром я провожаю подруг, благодарю их за все. Катрин извиняется за то, что возможно, была слишком резка вчера. Я говорю, что все нормально, обнимаю ее, и они уходят.

Я знаю, что мне нужно заставить себя съесть хотя бы немного еды, вместо этого пью йогурт и опять ложусь спать. Я бы проспала целый месяц, если это помогло мне забыть обо всем.

Грегори присылает сообщение, чтобы я не выходила из дома, включила охрану и взяла трубку, если он будет звонить. Он обещает, что расскажет все, когда придет домой вечером. Так начался второй день без Аарона и Оуэна.

* * *

Мы с Грегори сидели на кухне и пили чай. Вид у него был уставший и измотанный. Он несколько дней не брился, под глазами залегли темные круги, кажется он даже начал снова курить. Он никогда не сознавался мне в этой привычке, мы об этом не говорили, и я ни разу не видела его с сигаретой. Но порой я ощущала запах дыма, и не похоже было, что он просто сидел в комнате, где рядом кто-то курил. Однако он возвращался к этой привычке крайне редко, и каждый раз я понимала, что дело плохо.

— Они пришли ко мне несколько дней назад, чтобы я помог им поймать одного козла. Речь шла о владельце ночного клуба, они считали, что продажа наркотиков велась на его территории с его согласия. А как иначе? Это мы и сами понимали, но доказательств нет, и адвокаты у него лютые волки, не сломить… — он на секунду замолчал, пытался подобрать нужные слова. — Вот послушай, когда в полицию приходят кто-то вроде них…

— Ты не должен судить о людях по внешности, — я немедленно перебила его, — они ничего не сделали. Они защищали меня. Ты в курсе про Ричарда?

— Теперь уже да, но тогда, в тот день, когда они пришли, я ничего не знал, и даже об их существовании не знал. Ты сама просила рассказать все по-порядку, вот и слушай, — он начинал злиться, а мне не хотелось, чтобы он психанул, ушел или начал курить при мне. Я ни разу не видал брата в гневе, и не желаю, чтобы это произошло сейчас, поэтому я показала жест, имитирующий замок на губах, и он продолжил: — Я не ждал от них ничего хорошего. Мой младший коллега Калеб Рихтман рассказал, что они сотрудничают уже три года, что им можно доверять, и они не раз приходили к нему на выручку. Аарон и Оуэн — его информаторы.

Он закрыл лицо руками, и тяжело выдохнул, будто этот рассказ причинял боль. И в этот момент меня охватывает реальная паника, что с ними случилось что-то плохое.

— Они живы? С ними все в порядке? — спрашиваю я упавшим голосом.

— Да, — не сразу отвечает он и внимательно смотрит на меня, изучает мимику, пытается прочитать мысли. А я в его взгляде вижу фразу: «Она правда за них переживает?». Но это не имеет значения, потому что главное Оуэн и Аарон живы.

Он устало проводит по лицу ладонями, потом уставившись в одну точку, молчит, размышляет, будто забыл, где находится. После долгого молчания говорит брат смотрит мне в глаза и тихо говорит:

— Мой коллега ранен.

— Рихтман? — спрашиваю я, и надеюсь, что это не он, потому что знаю, как они близки, но брат коротко кивает в ответ. — Сочувствую, — все, что остается мне сказать.

Мы долго сидим в тишине, я не знаю, имеет ли он право рассказывать подробности, как именно сотрудник Управления по борьбе с наркотиками получил ранение, что произошло и участвовали в этом они… Я просто жду, когда Грегори продолжит говорить.

— Рихтман верил им, а еще он знал про вас, поэтому не раздумывая ввязался в то, что твои дружки предложили. Все знали, что с этим владельцем клуба что-то не так, но я отдал приказ ждать, следить за ним и взять с доказательствами на руках. Они меня не послушали, Рихтман нарушил приказ, решился разыграть продажного полицейского. Они все трое заявились в клуб и предложили сделку, процент от продаж им, а они в свою очередь будут его крышей, весь разговор записали, принесли мне. На доказательство это не тянуло, но у нас появился план.

Грегори опять умолк. Я начинаю воссоздавать хронологию. Все это скорее всего произошло в первый день, когда я была на работе, а мне было приказано обедать, не выходя из салона. Мои слова находят подтверждение, когда брат, отпив чай продолжает.

— В перый день никто ни о чем не знал. Когда мы пошли на встречу на следующий день, я твоих парней не пустил с нами. Спас получается, — с тоской ухмыляется он. — А своих нет. Двое убитых, Рихтман в больнице. У нас в отделе была крыса, она выдала все планы, нас ждала засада.

— Сочувствую, — говорю я, а у самой ком к горлу подкатил. Меня не интересуют подробности дела, я знаю, как больно терять сотрудников. Смерть — это всегда ужасно, это всегда утрата и боль, это чьи-то братья, мужья, дети. У меня щемит сердце от боли, и совершенно невыносимо осозновать, что к этому косвенно причастна и я. Мы сидим молча, теперь понятно почему брат в таком состоянии, а он ведь тоже мог пострадать. Внутри все скручивает.

— И все было бессмысленно?

— Нет, этого владельца мы тоже взяли, поэтому за тобой больше никто не следит, но крыса все еще на свободе и мы не знаем, кто это мог быть. Кстати, как раз на допросе эта сволочь рассказала про тебя, Ричарда и этих двоих. Он с такой ехидцей это рассказывал, говорил, что знает про тебя и двух мужчин, с которыми ты спишь, знает, что ты моя сестра. И это все кто-то ему слил. Я сначала не поверил, думал, что хочет нервы потрепать, потом стал проверять камеры возле дома, — брат отпивает холодный чай и кривит лицо. — Возможно, они уже чисты, да и тот, второй, не нарушал закон, но ты сама видишь, от них одни проблемы. К тому же они тебя так легко отпустили, они практически выставили тебя. Поверь мне, тебе лучше без них.

Слова причиняют боль, правда, которая скрывается за ними делает эту боль нестерпимой. Я глотаю слезы, опускаю голову и смотрю на остывший янтарный чай.

— Жить можешь здесь или возвращайся домой, как хочешь. Следить и контролировать тебя я не намерен, ты сама распоряжаешься своей жизнью, но если что-то случится, я не всегда смогу прийти на помощь вовремя.

После этих слов он уходит, а я остаюсь с чашкой холодного чая на кухне. Меня все еще подташнивает, потому что я не ела целые сутки, желудок отвык от еды. Брат оставил мне право выбора, сказав, что я сама должна распоряжаться своей жизнью, но ощущение было такое, что этого самого выбора у меня нет. Вот телефон, бери и звони им. А если опять отвергнут? В груди все еще зияет дыра, ветер сквозит и внутри все леденеет от боли. Я не беру телефон, не пишу им, а просто иду спать. Сон — мое спасение в ближайшие два-три дня.

Через неделю босс свирепствует, потому что мое отсутствие становится проблемой, деовчки без меня не справляются, постоянные клиенты злятся. У нас не так много косметологов, поэтому если я хочу сохранить работу, завтра надо выйти в салон. И график меня ждет адовый, потому что в мое отсутствие коллеги работали без выходных, они устали, и я их понимаю. Опять расставание, опять график нон-стоп. Я возвращаюсь домой, каждый день звоню брату, чтобы узнать о самочувствии Рихтмана, мне почему-то хочется его увидеть, познакомиться, он тот человек, который доверял Оуэну и Аарону. К счастью, ему гораздо лучше, но посещать посторонним и тревожить его нельзя. С ним сейчас жена и маленькая дочь. При мысли о том, что две женщины могли остаться без любимого человека, снова наворачиваются слезы. Виноваты ли Аарон и Оуэн в этом? Теперь уже не узнать. Каждый день я хочу им написать, каждый день я не нахожу нужных слов и смелости.