ругань. Раздался чей-то резкий окрик, от которого душа ухнула в пятки. Мы вцепились в свои сумки и вместе со всеми были выдавлены из влажной, вонючей теплоты салона в морозное утро. Какие-то люди, здоровенные, крепкие парни в серых рубашках и с деревянными палками, кричали и нещадно колотили нас, строя в три колонны. Получив хорошенько по хребту увесистой дубиной, мне удалось вклиниться в среднюю колонну позади Димы. Кирсанов и Александр были слева, а Кит позади меня. Было очень холодно, под ногами у нас был щебень, слева какая-то высокая бетонная стена с трубами на крыше. Справа парковались автобусы. Мы гадали где мы. Стояли около получаса, потом опять раздались окрики и нас погнали вперёд, как стадо животных, колотя палками, а вскоре заставили бежать. Сначала все было относительно нормально, но минут через сорок я начал уставать, хотя темп был очень слабый. Люди вокруг меня теряли силы. Мы вспомнили, что уже сутки ничего не ели, но кормить нас явно никто не собирался. Кит быстро выбился из сил, к тому же рана его ещё заживала и почти всю дорогу мы с Кирсановым тащили его под руки. Мы бежали и бежали и вскоре многие люди вокруг меня стали падать. Серые парни набрасывались на них, как волки, и принимались колотить палками изо всех сил, пока те либо не поднимались и бежали дальше, либо не теряли сознание. Некоторые просто убегали прочь от колонны и если это были люди, то их отпускали, а полукровкам серые погонщики перебивали палками кости ног, и многие из них умирали на месте. Когда я увидел это, меня обуял ужас. Я боялся вообразить себе, что могло произойти с Юлей в такой толпе. Строй неудержимо распадался, но нас заставляли держать его, пару раз мне так сильно прилетело по голове, что искры посыпались из глаз, а в ушах повис звон. Приложив ладонь к затылку, я почувствовал липкость и увидел на пальцах густую, красную кровь. А мы все бежали и бежали и вдруг, как раз тогда, когда я сказал Кирсанову, что больше не могу и сейчас рухну, колонна остановилась. Мы все были взмылены, как лошади, от нас валил пар и пот катился по лицу ручьями. Мои ноги тряслись и не держали меня, колени подкосились и я вместе со всеми рухнул на землю, как подрубленный.

Мы были рядом с вокзалом, на длинной, замусоренной улице. Над нами было безмолвное стальное небо, равнодушное, слепое, с которого сыпал легкий снежок. Мне казалось, что я готов умереть. Серые парни больше не трогали нас, они ходили вокруг, пробежка их, по-видимому, нисколько не утомила, они смотрели на нас с нескрываемой ненавистью, курили, иногда взрывались хохотом, бесцеремонно показывая на кого-нибудь пальцем. Они вообще не считали нас за людей. Они гнали такие колонны, от автобусной станции к вокзалу, каждое утро, каждого божьего дня, и начальство доводило до их сведения, что люди, вываливающиеся из этих автобусов – вовсе не люди, они хуже людей, это самое дно общества, предатели, уголовники, воры и насильники, обреченные, не имеющие никаких шансов, не сумевшие ничего построить в этом мире, но посмевшие иметь надежду, что им ещё может повезти в мире ином. На золотых берегах Таррагоны… и все знали, что это русская рулетка, что сорвёт банк один из тысячи, а подавляющее большинство даже не увидит погон рядового солдата. А те, кто увидят, все лягут, в короткое время, на полях сражений в безымянных мирах могущественной чужой державы. И все равно люди шли.

Я не знаю сколько прошло времени, но вдруг серые парни поднялись, ухватились за палки и на этот раз они им почти не пригодились. Те, кто остался в строю, после чудовищного, трехчасового марша к вокзалу, выстроились в три колонны со сверхъестественной быстротой.

– Быстро учитесь, – услышал я где-то рядом рык одного из парней. На этот раз я оказался в левой колонне, вместе с Кирсановым, но Кит по-прежнему держался за моей широкой спиной. Я мельком взглянул на него, вздрагивая при мысли, что он пережил во время марша со своим ранением и не переставая дивиться его необыкновенной стойкости. Нас затолкали в обычный междугородний поезд, с обычными пассажирами, наверное уже привыкшими к подобной картине.

Не знаю, стоит ли описывать наше путешествие в Харбин, Золотой Город, тупое, бессмысленное, невыносимое. Побоев и беготни больше не было, их сменило испытание голодом. Кормиться мы должны были за свой счёт, на протяжении всех трёх дней путешествия. У многих денег не имелось вообще, купить еду было не на что, торговцы заходили в поезд и часто люди отдавали последнее в обмен на чашку воды и кусок черствого хлеба. И многие, очень многие, покинули этот страшный поезд, полный голодных, измученных людей.

Так отсеивались в имперской армии зерна от плевел…

Я думал о том, что Юля, конечно, делилась со всеми той едой, что ей удавалось купить, у неё ведь были с собой деньги и она и не подумала припрятать их, раздала всем до кого только смогла добраться, чтобы все ели. Здесь было полно кариан всех мастей, больше, чем людей. Несчастные создания, попавшие между молотом и наковальней истории, ненавидимые и презираемые в обоих мирах, не считающиеся ни за людей, ни за сиксфингов. И все же и у них есть надежда – они тоже имеют возможность стать гражданами. Они знают, что им придётся пройти через ад, или через зад, как говорит Кирсанов, но это не способно остановить существо, жаждущее жизни. Надежда умирает последней. Она умирает вместе с ними.

В резервациях, так похожих на тюрьмы, на полях сражений, в лагерях, на каторгах и на холодной улице, с которой некуда идти и уже незачем. Они умирают, сами не зная за что и почему. Заранее обреченная жизнь, плод взаимной ненависти и насилия.

Когда мы подъезжали к Золотому Городу, стало чуть легче, количество народа уменьшилось, мы заняли себе купе, получив возможность покупать сколько угодно еды, и не быть зарезанными во сне из-за пачки долларов. В последний, третий день, я наконец-то нормально выспался и не пожалел об этом.

Поезд остановился на центральном вокзале Золотого Города. Нас выгнали из вагонов и построили на перроне. Серые парни сменились парнями в чёрном, в беретах и с оружием. Это уже были настоящие солдаты. Орали они ещё громче и страшнее, но зато не били нас, только если кто-то распускал руки или язык. Из Золотого Города шли в Большой Харбин, прямо в