- Нет! - гаркнул он наконец.

Из лавки выглянула его жена, тщедушная женщина, целые дни корпевшая над счетной книгой, не дерзавшая поднять голову. Она юркнула обратно в лавку, увидев, что несчастная просительница смотрит и на нее с пламенной мольбой. Ходили слухи, что она покорно уступает свое место на супружеском ложе откатчицам из числа покупательниц мужниной лавки. Все прекрасно знали; что если углекоп хотел добиться продления кредита, ему стоило только послать к лавочнику дочь или жену, - безразлично, были ли они красивы или безобразны, лишь бы не строптивы.

И теперь, взирая с мольбой на Мегра, жена Маэ испытывала тягостное смущение, чувствуя, что пристальный взгляд его маленьких водянистых глаз раздевает ее. Экий мерзавец! Ну была бы она молодой и еще бездетной бабенкой, а не почтенной матерью семерых детей! И в негодовании она пошла прочь, схватив за руку Ленору и Анри, которые усердно подбирали в канаве ореховые скорлупки и рассматривали их.

- Не принесет вам это счастья, господин Мегра! Попомните мое слово!

Оставалась лишь одна надежда - на хозяев Пиолены. Если они не дадут пяти франков, тогда хоть ложись да помирай. Она свернула влево, на дорогу к Жуазелю. На перекрестке дорог находилась резиденция правления - большое кирпичное здание, настоящий дворец, в котором каждую осень важные господа, приезжавшие из Парижа, - богачи, князья, генералы и прочие власти, задавали пышные банкеты. Проходя мимо этого дома, Маэ уже прикидывала, на что она потратит пять франков: прежде всего купит хлеба, потом кофе, потом четверть фунта масла, мерку картошки для утреннего супа и вечерней еды; ну еще, может быть, немного студня, - ведь отцу надо поесть мясного.

Навстречу ей попался настоятель приходской церкви в Монсу аббат Жуар; подобрав сутану, он шел осторожно, словно большой откормленный кот, боящийся замочить шерстку... Аббат обладал мягким нравом и, не желая восстанавливать против себя ни рабочих, ни хозяев, старательно подчеркивал, что он далек от всего житейского.

- Здравствуйте, господин аббат.

Аббат Жуар улыбнулся детям и прошел мимо, не взглянув на их мать, застывшую посреди дороги. Маэ отнюдь не была набожной женщиной, просто ей почему-то пришло на ум, что священник даст ей немного денег.

И снова они тронулись в путь, месили ногами черную липкую грязь. Надо было пройти еще два километра, тащить за собою ребятишек, а они от усталости приуныли и еле-еле перебирали ножонками. Справа и слева от дороги тянулись все такие же пустыри, огороженные дощатыми заборами, такие же закопченные фабричные корпуса, вздымавшие высокие трубы. Дальше раскинулась по сторонам необозримая низменность, темный океан вспаханной земли, и вплоть до лиловатой далекой полоски Вандамского леса не возвышалось над этим простором ни единого дерева.

- Мама, на ручки!

Мать брала на руки то одного, то другого. В выбоинах шоссе застоялись лужи. Маэ подоткнула юбки, боясь, что иначе придет вся забрызганная грязью. Три раза она едва не упала: очень скользкие были эти чертовы булыжники. А когда наконец дошли до крыльца господского дома, на них набросились два огромных пса, такие страшные, лаявшие так свирепо, что дети завопили от ужаса. Кучеру Грегуаров пришлось кнутом отогнать собак.

- Снимите на крыльце башмаки, - твердила Онорина.

Войдя в столовую, дети и мать замерли, ошеломленные внезапной волной тепла, и, оробев, в смущении глядели на старого барина и старую барыню, полулежавших в удобных креслах и спокойно смотревших на просителей.

- Дочурка, - сказала г-жа Грегуар. - Исполни свою обязанность.

Грегуары поручали Сесиль раздавать подаяние бедным. По их понятиям, это входило в правила поведения благовоспитанной девицы. Нужно быть милосердным, говорили они, полагая, что на их доме почиет благодать божия. Впрочем, они гордились тем, что творят добрые дела разумно, ибо всегда боялись, как бы милостыней не оказать поощрение пороку. Поэтому они никогда не подавали деньгами, никогда! Даже десяти су, даже двух су. Дай бедняку грош, он его непременно пропьет. Милостыню они всегда давали натурой, - главным образом теплой одеждой, оделяя ею в зимнее время самых бедных детей.

- Ах, миленькие мои, ах, бедняжки! - заохала Сесиль. - Какие бледненькие. И в такой холод ходят! Онорина, поди возьми в шкафу сверток, принеси.

Обе служанки тоже смотрели на несчастных малышей с тревожной жалостью доброжелательной челяди, которая, однако, сытно кормится при господах. Когда горничная отправилась наверх выполнять поручение, кухарка, убрав со стола блюдо с остатками сдобной булки, как будто в забывчивости снова поставила его на стол и стояла, опустив руки.

- Как раз у меня есть два шерстяных платья и косынки, - продолжала Сесиль. - Вот посмотрите, как в них будет тепло бедненьким малюткам.

И тут к Маэ вернулся дар слова, она пробормотала:

- Спасибо, барышня! Спасибо! Какие вы все добрые!..

Слезы выступили у нее на глазах, - теперь она была уверена, что тут ей дадут пять франков, и думала лишь о том, как их выпросить, если добрые господа сами не предложат денег.

Горничная все не возвращалась, настало неловкое молчание. Малыши, цепляясь за юбки матери, таращили глазенки на сдобную булку и не могли отвести от нее взгляда.

- У вас только двое детишек? - спросила г-жа Грегуар, чтобы что-нибудь сказать.

- Ох, что вы, сударыня! Семеро у меня!

Господин Грегуар, снова принявшийся было за газету, даже подскочил от негодования.

- Семеро? Да зачем же столько? Боже мой!

- Это неблагоразумно! - укоризненно промолвила г-жа Грегуар.

Маэ, словно извиняясь, слегка развела руками. Что поделаешь! Хочешь не хочешь, а они родятся. Такая у нас порода. Да и то сказать, подрастут дети, пойдут работать, будут в дом приносить получку. Вот и ее семье легче бы жилось, не будь у них деда, совсем немощного старика, да работали бы на шахте не только трое старших детей, а еще и эти бы в годы вошли... Но приходится кормить маленьких, хоть от них и нет никакой помощи.

- Вы, значит, давно работаете на копях? - начала свои расспросы г-жа Грегуар.

Горделивая улыбка озарила бледное лицо Маэ.

- А то как же? Давно. А то как же! Я вот, можно сказать, с детства начала и до двадцати лет все под землей работала. А потом доктор не велел: тебя, говорит, мертвой оттуда вынесут. Я тогда второго ребенка родила, и какое-то повреждение в костях у меня получилось. Да еще я как раз тут замуж вышла, дома работы было по горло... А про мужа если сказать, так у них весь род всегда в копях работал. И дед, и прадед, и прапрадед, и уж не знаю кто еще! С самого что ни на есть начала, - как первый раз ударили кайлом в Рекильярской шахте.

Господин Грегуар задумчиво глядел на эту женщину и на ее жалких детей с бледными, прозрачными лицами и белесыми волосами; оба ребенка носили на себе печать вырождения: низкорослые, анемичные, некрасивые и вялые дети, никогда не евшие досыта. Опять наступило молчание, слышалось только, как в камине чуть потрескивает горящий уголь, выпуская струйки газа. В душной, жаркой комнате царила дремотная, ленивая тишина, атмосфера благоденствия, наполняющая уютные уголки в счастливых буржуазных семьях.